Сумасброд Саввушка

Савва Тимофеевич финансировал издание большевистской "Искры" и нелегально провозил на свою фабрику запрещённую литературу и типографские шрифты. В 1905 году он прятал от полиции одного из лидеров большевиков - Баумана. Дружил с М. Горьким, был одним из тех, с кого началась история Московского Художественного Театра, регулярно вносил пожертвования на его развитие, был инициатором строительства нового театрального здания в Камергерском переулке.

До сих пор приходится гадать, какая муха укусила Савву Тимофеевича, что он полез в революцию. Ведь он происходил не только из богатой, но из старообрядческой семьи. Детей в этой семье воспитывали в духе религиозного аскетизма, в исключительной строгости. В семейной молельне ежедневно служили священники из Рогожской старообрядческой общины. По субботам в доме меняли нательное белье. Братьям, старшему Савве и младшему Сергею, выдавалась только одна чистая рубаха, которая обычно доставалась Сереже - маминому любимчику. Савве приходилось донашивать ту, что снимал с себя брат. Это было прихотью хозяйки - Марии Федоровны, причем, не единственной. Их дом отличался тоем, что ни в одной из 20 комнат не было электрического освещения. В доме не водилось ни газет, ни журналов. А уж о развлечениях, типа театра или концертов, речи вообще не было. Хозяйка, боясь простуды, не мылась в ванне, предпочитая пользоваться одеколонами. Никто в семье не мог сказать против нее ни слова. Кстати, мать сыграла немаловажную роль в жизни Саввы и в его более зрелом возрасте…

Несмотря на материны ежовые рукавицы, Савва не шибко слушался старших, и его драли, как сидорову козу. По его собственным словам, еще в гимназии он научился курить и не верить в Бога. Характер у него был отцовский: решения принимал быстро и навсегда. Сам о себе он говорил: "Если кто станет на моей дороге, перейду и не сморгну". Его характер проявился и в учении: он учился на физмате Университета, потом продолжил образование в Англии, писал диссертацию, и при этом изучал текстильное дело. Но в 1887-м, когда ему было всего 25, после морозовской стачки и болезни отца, вынужден был вернуться в Россию и принять управление делами. Но он не был полноправным хозяином, поскольку основным пайщиком была его мать. Невзирая на это, Савва начал "перестройку". Правда, это вызывало гнев дряхлеющего батюшки, который топал на сына ногами и ругал социалистом. А иногда приговаривал: "Эх, Саввушка, сломаешь ты себе шею!" Саввушка-таки сломал эту часть своего тела, но не на почве технического перевооружения своей мануфактуры. В этом смысле дела в семье шли как нельзя лучше. Никольская мануфактура занимала третье место в России по рентабельности. Морозовские изделия вытесняли английские ткани даже в Персии и Китае. В наше время, когда российские мануфактуры гибнут под натиском того же Китая, это кажется невероятным…

В первый раз Саввуушка опозорил семью, когда, наплевав на приличия, увел жену у своего двоюродного племянника. Звали ее Зинаида, о которой ходило много слухов: то ли она была из купчих, то ли из ткачих. В России, как известно, развод не одобрялся ни светской, ни церковной властью. А уж для старообрядцев, к которым принадлежали Морозовы, это было просто сверхъестественно! Но упрямый отпрыск "перешел и не сморгнул", пойдя на чудовищный скандал и семейный позор. Свадьба была сыграна. Савва Тимофеевич просто боготворил жену. А она обожала роскошь и светскую жизнь. Для нее Морозов построил уникальный особняк на Спиридоньевке, 5. (Кстати, если читатель захочет поглазеть на него, то может заодно посетить расположенный по соседству менее шикарный особняк, где располагается лучшее в мире информагентство - Newsinfo). Дом Саввы Тимофеевича сразу же окрестили "московским чудом". Впрочем, его с таким же успехом можно было бы назвать и парижским, и лондонским, и любым другим чудом. Дело в том, что особняк был построен замечательным архитектором Шехтелем вне всяких правил и стилей: в нем сочетаются готический и мавританский элементы, спаянные пластикой модерна.

Личные апартаменты Зинаиды Григорьевны были обставлены так же роскошно и столь же эклектично. Савва был полной противоположностью супруге: по отношению к себе был крайне неприхотлив, даже скуп - дома ходил в стоптанных туфлях, на улице мог появиться в заплатанных ботинках. Их обоюдная бешеная страсть скоро потухла. Они жили в одном доме, но практически не общались. Не спасли этот брак даже четверо детей. Но Морозова это , видно, не расстраивало: он обрел еще один объект для обожания - актрису МХТ Марию Андрееву. До встречи с ней он уже "заболел" театром: однажды попав на "Царя Федора Иоанновича", он "пережил глубокое потрясение и с тех пор стал горячим поклонником театра"… Только строительство здания театра в Камергерском переулке обошлось Морозову в 300 тысяч рублей. Но Морозов не только щедро жертвовал деньги - он сформулировал основные принципы деятельности театра: сохранять статус общедоступного, не повышать цены на билеты и играть пьесы, имеющие общественный интерес. Став завсегдатаем Художественного театра, Морозов сделался также поклонником Андреевой - самой красивой актрисы русской сцены. И опять завязался бурный роман. И опять Савва Тимофеевич готов был исполнять все желания любимой.

Андрееву, видно, сцена удовлетворяла не до конца, и ей захотелось поиграть в политику. Она стала работать на большевиков, и главной ее "нагрузкой" была добыча денег. И она эту нагрузку выполняла с блеском. Ее за это даже хвалил дедушка Ленин. Околдованный красавицей-артисткой, Савва Тимофеевич пожертвовал большевикам значительную часть своего состояния. Его строгая матушка говаривала в свое время: "Горяч Саввушка!.. увлечется каким-либо новшеством, с ненадежными людьми свяжется, не дай Бог". Но он все же связался. И сломал шею…

Далее ограничимся сухими фактами его биографии. После 9 января 1905 он заявил председателю Комитета министров С.Ю. Витте о необходимости покончить с самодержавием; составил записку с требованиями свободы слова, печати и союзов, всеобщего равноправия, неприкосновенности личности и жилища, обязательного школьного образования, общественного контроля за государственным бюджетом и т.д.. После забастовки рабочих Никольской мануфактуры в феврале 1905 потребовал у правления Товарищества принять их условия и передать в его руки полное распоряжение делами на фабрике, но получил отказ матери и в начале марта был отстранён от управления фабрикой. По рекомендации врачей в апреле 1905 выехал сначала в Берлин, а затем в Канн, где покончил жизнь самоубийством. Похоронен на Рогожском кладбище.

Павел Подкладов