Александр Ширвиндт: Оттяг “на слабую долю”

Публикуемый сегодня разговор с Александром Анатольевичем состоялся за несколько месяцев до юбилея. Тогда интервьюер мудро решил готовить сани загодя, ибо опасался, что его vis-a-vis постарается свой юбилей "зажать" и слинять из Москвы с глаз долой, чтобы не устраивать торжественных приемов с адресами и заздравными панегириками. Так и получилось: желая получить свежую информацию о том, как чувствует себя юбиляр накануне "этапного" события, автор этих строк обнаружил лишь длинные гудки и по домашнему, и по служебному телефонным номерам. Знаменитый театр был пуст, и лишь робкий голос случайно оказавшейся в приемной сотрудницы сообщил, что "Александр Анатольевич уехал и в ближайшее время приезжать не собирается. Впрочем, он человек непредсказуемый…" Но из ее рассказа следовало также, что делегация представителей общественности все же отправится 19 июля с хлебом-солью почтить своего любимого руководителя. Это означает, что свой славный юбилей сатировский худрук встречает вовсе не на Канарах или Мальдивах, а где-то близко, может быть, даже на любимой даче с не менее любимой удочкой в руках.

Ширвиндт, конечно, не барышня, и расточать ему комплименты не имеет смысла. Но все же автор этих строк с радостью констатирует, что годы и власть не изменили ни внешности, ни характера А.А. Он также томно-элегантен, востер на язык и молод душой. Хотя нам приходилось общаться и вне всяких официальных кабинетов, и тогда Ширвиндт был похож на усталого, мудрого и немного сентиментального чеховского дядю Ваню. Хотя три с лишним года во власти научили его многому, в том числе, дипломатии и управленческой смекалке. С Божьей помощью миновав один юбилейный редут, он готовится к более серьезному - 80-летию Театра Сатиры, в котором он "премьерствует" уже более 40 лет.

Но началась наша беседа с ностальгической ноты - воспоминаний о днях былых, о первых ролях, и о том, как "молодые рысаки" - юбиляр, и его необыкновенные друзья - безумствовали на дружеских пирушках.

Александр Анатольевич, в связи с такими датами принято вспоминать этапные события прожитой жизни. Какие из них приходят вам на ум сейчас?

Одним из потрясений была музыка Нино Рота из фильм "8 ?" Феллини, и то, что было с ней связано. Это был наш гимн. Когда мы были покрепче и помоложе, у нас в компании, в составе Гриши Горина, Андрюши Миронова, Марка Захарова и меня, - происходили всякие дружеские безумства. Покойный Андрюша был заводилой всех этих послеспектаклевых посиделок. Это у нас называлось "на слабую долю". Когда мы уже изрядно поддавали, то включалась эта музыка и мы, напевая, брались за руки и шли по кругу, как дети в детском саду. Потом по моему приказу мы все разом издавали звериный рык и шли в другую сторону. Причем поворот делался "на слабую долю" в какой-то музыкальной фразе. И мы тупо, как четыре кретина, ходили по кругу, пока кто-нибудь не командовал: "Ну все!" И безумства продолжались до следующей музыкальной паузы.

Как в вас проник вирус актерства?

Ну, это штука эмбриональная, почти физиологический процесс: разум сюда подключать невозможно. Ведь актер - это уникальная профессия. Потому что только он после работы может говорить о работе. Вы же не можете представить, чтобы сантехник пришел домой и за ужином рассказывал о том, какой ему сегодня попался уникальный унитаз. (Смех). А актер обязательно после спектакля будет еще до ночи его обсуждать. И это всасывается с младенчества. Мой отец был скрипач, мать - редактором филармонии. И весь круг их друзей, в том числе , партнеров по преферансу - это были актеры, музыканты. И я это впитывал. Хотя класса с 9-го родители всячески старались отторгнуть меня от этой профессии, зная, что это за Голгофа. И мы, и все мои друзья тоже пытались отвадить наших детей от театра, но ничего не получилось.

Почему после Щуки вы не пошли в Вахтанговский театр?

Там была какая-то особая дипломатия со стороны Рубена Николаевича Симонова. (Вообще худруки - это особая профессия. Я ощутил это за три года на своей шее). Так вот, Рубен Николаевич коллекционировал артистов из своей кузницы - Щукинского училища. Говорят, он хотел нас взять, но что-то не сошлось, видно, он не хотел нас брать в запасник, а ролей не было. И я пошел в Театр Ленинского комсомола, где главенствовали Софья Гиацинтова и Серафима Бирман. Там у меня была длинная судьба… Прошел через пики и падения этого театра. Застал счастливое время работы с удивительным Толей Эфросом. А потом, когда все кончилось, мы с ним перешли на Бронную. Откуда все те, кто танцевал "под слабую долю", переманили меня в Сатиру.

Вы во всем сходились с Эфросом?

Я еще со школьной скамьи был предрасположен к шутке, к розыгрышу, к легкому жанру, к эстрадному пребыванию на сцене. А Эфрос был человеком глубинным, "драмокопателем". Он не мог ставить Бог знает что. Но иногда нужно было оправдывать название театра Ленинского комсомола. Однажды он поддался на уговоры и решил ставить какую-то ужасно "фанерную" пьесу о войне. Мы его отговаривали, а он уперся. И мне пришлось играть Гудериана. Да-да, того самого - танкового генерала. Гудериан был такой красивый, с седыми висками (Смех). А начальника концлагеря играл Миша Державин. Там было все: только, пожалуй, партизан не пытали… Но это, конечно, из разряда курьезов. А по-настоящему с ним было очень интересно работать. Однажды они с Радзинским решили поставить спектакль под названием "Снимается кино" - аллюзию двух авторов по поводу (вот опять вспомнили!) - "8 ?" Феллини. Там были замечательные актерские работы! Я играл "советского Мастроянню". А героиню играла Ольга Яковлева. Это был знаменитый спектакль… Он из меня пытался выбить все мои эстрадные ухмылки. И в "104 страницах про любовь" тоже выбивал…

…и в Тригорине?

Тоже. Кстати, неплохая была "Чайка" - незаслуженно забытая в ряду эфросовской классики. Я такого точного распределения актеров больше никогда не видел: Яковлева - Заречная, Фадеева - Аркадина, Вовси - Сорин, Пелевин - Дорн. Как будто Чехов писал "Чайку" именно для этого состава… И я, объективно говоря, Тригорина играл хорошо!

Павел Подкладов

Продолжение следует