Как морской кавалерист Олег Даль служил в железнодорожном флоте

Кто-то может возмутиться: что же вы пишете о пьяницах, как о гениях? И тут действительно есть вопрос: все ли может быть позволено пусть даже самому талантливому человеку? Ответ не прост. Но очевидно, что масштаб личности, оставившей после себя замечательные творения, не может быть соизмерим с теми "завихрениями", которые они себе позволяли в жизни. Поэтому абстрагируемся от нравственной оценки этих поступков, а будем рассматривать их лишь как эпизоды его непростой биографии. При этом, не забудем, в какое время пришлось творить и Высоцкому, и Далю. А время для творческих людей проходило под знаком "чудища обла и стозевна" - соцреализма. Сам Даль в дневнике писал об этом так: "Почему столь бездарная пустота, как соцреализм, мгновенно заполнилась всяческим говном и отребьем без чести и совести". Он не хотел становиться таким отребьем, поэтому душа его постоянно пребывала в метаниях…

Он старался не запачкаться, и иногда производил человека высокомерного и надменного. Вот как писал о нем один из кинорежиссеров: "Ему не было еще двадцати пяти, но в отличие от своих сверстников-коллег, с которыми я встречался и которые очень старались понравиться режиссеру, Олег держался с большим достоинством, будто и вовсе не был заинтересован в работе, будто и без нас засыпан предложениями. Он внимательно слушал, на вопросы отвечал кратко, обдумывая свои слова, за которыми угадывался снисходительный подтекст: "Роль вроде бы неплохая. Если сойдемся в позициях, может быть, и соглашусь". Достигнув хрупкого равновесия, он соглашался, но через несколько дней мог нарушить режим и сорвать съемку. Это бесило чиновников от культуры. Известен эпизод, когда некто Гуревич, узнав о том, что Даля собираются снимать в очередном фильме, заявил, что не допустит этого и артист должен был, наступив себе на горло пойти к нему на прием. Жена Олега Ивановича рассказывает об этом так: "Гуревич начал оскорблять артиста: "Кто вы такой? Вы думаете, что вы артист? Да вас знать никто не знает. Вот Крючков приезжает в другой город, так движение останавливается. А вы рвач. Вам только деньги нужны". Олег молчал, сжимал кулаки, потому что понимал - еще минута, и он ударит. Пришел домой с побелевшим лицом, трясущимися руками и сел писать письмо Гуревичу, но все время рвал написанное. Долго не мог прийти в себя после такого чудовищного унижения и хамства". Добавим от себя, что тут и самый великий трезвенник бы "развязал"…

Но пусть читатель не думает, что Олег Даль только и делал, что сидел за столом и писал в дневник злобные пассажи о дураках-чиновниках и самоуверенных режиссерах. Он был на редкость остроумным и заводным мужиком. Владимир Мотыль до сих пор не может опомниться от приколов Даля и Кокшенова на съемках "Жени, Женечки и Катюши": "Едут в съемочной машине по центру Калининграда Даль и Кокшенов. Они пока работали, все время друг друга разыгрывали, а в этот день им какая-то особенная вожжа под хвост попала. Даль внезапно спрыгивает на мостовую и бежит через улицу в сторону какого-то забора, размахивая бутафорским автоматом и время от времени из него постреливая. Кокшенов тоже прыгает и с таким же автоматом бежит за ним, вопя: "Стой, сволочь, стой!" Прохожие в ужасе наблюдают за этой сценой, пока не появляется настоящий военный патруль. Возглавляющий его офицер потеет от напряжения мысли: вроде на Дале с Кокшеновым советская военная форма, но какая-то не такая. "Кто такие?" - спрашивает он артистов. "Морская кавалерия, товарищ майор", -докладывает Кокшенов. "Железнодорожный флот, товарищ майор", - рапортует Даль. А этот дядька был на самом деле капитаном 3-го ранга, и "майором" они его доконали. Никаких артистов он не знал и под конвоем отправил наших ребят на гауптвахту. С великим трудом мы их вырвали из лап армейского правосудия". Но через несколько дней после этого события случился скандал в гостинице, и Даля посадили на 15 суток. И только лично Мотыль смог упросить милицейское начальство отпускать Даля по утрам на съемки. Фильм с превеликим трудом все же сняли, но в прокат пустили только небольшим количеством копий, да и то по провинции. Не случись горбачевской перестройки, не видать бы нам произведение чудной троицы: Окуджавы - Мотыля - Даля…

Неизвестно, были ли проблемы с Далем у Григория Козинцева, но так сошлись звезды, что, благодаря режиссеру Надежде Кошеваровой, сосватавшей молодого артиста классику нашего кинематографа, Даль сыграл одну из своих самых лучших ролей - Шута в "Короле Лире".

Несколько "Королей Лиров" пришлось видеть с тех пор в театрах, но всегда вольно или невольно сравниваешь новых шутов с далевским. Последний оказывается вне конкуренции. Конец 60-х, когда снимался "Лир", вообще стал удачным для артиста. Его опять взяли в "Современник", где он сыграл Ваську-Пепла в "На дне". А в середине 70-х он нашел ту, с которой вместе прожил все оставшиеся ему на Земле годы - Елизавету Эйхенбаум. Но он срывался даже женившись. Елизавета писала о тех временах с горечью: "Я думаю, что он стал пить в "Современнике". Там пили многие: кто посерьезнее, кто в шутку. Постепенно это его затянуло... Он не слабый человек, наоборот, очень сильный. Но это, к сожалению, превратилось в болезнь... Три года после свадьбы прошли словно в кошмарном сне: в пьяном виде он был агрессивен, груб, иногда в ход пускал кулаки. Пил со случайными людьми у пивнушек, в скверах. Потом и вовсе стал все пропивать или просто раздавать. Олег был очень добрым человеком. Но из-за этой доброты нам с мамой, случалось, не на что было завтракать. В конце концов, мы расстались. Как я думала, навсегда. Но вскоре (это было 1 апреля 1973 года) раздался телефонный звонок: "Лизонька, я зашился. Все в порядке..." - "Эта тема не для розыгрыша", - ответила я и положила трубку. На следующий день Олег прикатил в Ленинград. Едва закрыв за собой дверь, показал наклейку из пластыря, под которой была зашита ампула. И следующие наши два года прошли под знаком безмятежного счастья и Олежкиной работы..." Но, к сожалению, потом опять началось…

На него произвела страшное впечатление смерть Высоцкого, с которым они в конце жизни сошлись достаточно близко. На похоронах он твердил: "Ну, вот теперь моя очередь…" А в дневнике писал: "Стал думать часто о смерти. Удручает никчемность. Но хочется драться. Жестоко. Если уж уходить, то уходить в неистовой драке. Изо всех оставшихся сил стараться сказать все, о чем думал и думаю. Главное - сделать!" Он сделал много, хотя не сыграл многое из того, что мог бы. Отказался от главных ролей в "Безымянной звезде" М. Козакова и "Экипаже" А. Митты, не сыграл Женю Лукашина в "Иронии судьбы" Хлестакова у Гайдая… Об этих ролях нам остается только мечтать. Но с нами остались его замечательные Шут и Зилов, Принц Флоризель и Женя, Беляев ( в спектакле Эфроса) и Иванушка-дурачок. Остались и его печальные и мудрые глаза…

Татьяна Ломме

Использованы фрагменты статьи Федора Раззакова