МЫ и КУЛЬТУРА: Абстракция между мышеловкой и свалкой

На этот жанр существует две принятых в разных кругах точки зрения. Первая - это что Россия - родина слонов, и то, что происходило в лишенном всякой информации Союзе 1960-70-х Неофициальное Искусство, придуманное и разработанное совершенно самостоятельно, - огромная заслуга наших великолепных художников. В пример далее приводятся звездные имена типа Кабакова, Комара и Меламида, Булатова и менее известного, но также эмигрировавшего Михаила Рогинского.

Другая точка зрения, - замечу, гораздо менее популярная! - состоит в том, что неофициальное искусство породило конъюнктуру ничем не меньшую, чем официальное, а хорошо продавались и получили наибольшую известность те, кто (вопреки распространенному мнению об отсутствии информации) работали "на Запад" и в контексте Запада, где как раз об ту пору был в моде поп-арт, оп-арт, ассамбляж, абстрактный экспрессионизм и черт знает что. Все это вы можете в больших количествах увидеть в коллекции Леонида Талочкина, музей "Другое искусство" на ул. Чаянова, который занимает именно сочетанием среднего и хорошего.

Но вернемся все-таки к Турецкому. В эпоху, когда каждый уважающий себя советский музыкант хотел быть Бобом Диланом, а художник - Уорхолом, Борис Турецкий был Арманом Фернандесом. Этот француз, принадлежавший группе "Новые Реалисты", основанной в 1960 году, отстаивал придуманный им жанр реди-мейда в сочетании со скульптурой. Проще говоря, налеплял всякий мусор на картонку и потом запаивал все это плексигласом.

Турецкий, придя к примерно той же системе и стилю (уж под воздействием опьяняющего Парижа или нет - это не ко мне), использовал гораздо более интересный советский бытовой мусор. И если на Западе тряпье и бумажки, помещенные в прозрачный ящик, давали возможность иронично взглянуть на мещанский, и, конечно, буржуазный "лайф" и подмешать трэша в столь же буржуйскую европейскую культуру, то в Союзе это хулиганство было окрашено в первую очередь политически.

Естественно, что само название "неофициального искусства" подразумевало политический контекст. Именно потому всю деятельность живописцев-шестидесятников неминуемо определяют как соц-арт. А что? Знаменитая "Обнаженная" Турецкого, то есть наклеенные на картоночку чулки, перчатки и ужасающее мутно- кружевные штаны с прочим бельем действительно выглядит не столько как коллаж-натюрморт и даже не как реди-мейдовская шутка, а как отстраненный и довольно холодный взгляд нового поколения на быт собственной страны. Быт, который уничтожает жизнь и властвует даже над женской красотой.

Конечно, закрадывается, закрадывается в душу сомнение, когда смотришь на "красную дверь" Рогинского и вспоминаешь точно такую же висящую на стене дверь красного цвета американского художника Питера Блейка. Правда, та дверь была по-солдатски обклеена плакатами с американскими же девицами. Ну а дверь Рогинского взята из ЖЭКа. И оказывается, что в советском контексте уцелеть не способен никакой оп-арт и поп-арт, все до неузнаваемости перекорежится. Тем и страшны самопальные ассамбляжи одиночек- неофициалов.

Впрочем, "вещевые картины" были не единственной формой, в которой работал Турецкий. Одно из самых сильных впечатлений выставки - его картины, посвященные все тому же быту. Как и Рогинский, Борис Турецкий, верный своей тяжелой, плотной живописной манере, до тошноты подробно и одновременно с гротескным схематизмом выписывал лица и фигуры прохожих, пассажиров метро. Огромные бабы, пляжные девицы под вывеской "модель". Совслужащие с бесконечно тупыми лицами. Между этими картинами не так уж долго нужно ходить, чтобы почувствовать, как на тебя наваливается почти Ван-Гоговская смертная тоска и одиночество. Нарочито толстые слои краски, в которых выворачиваются кривые ноги и огромные ступни смотрящих сквозь зрителя людей.. Брр!

Турецкий, как немногие художники неофициальной линии, продолжал некоторым образом живописную традицию 20-х годов. Помимо его инсталляций и фигуративных работ на выставке можно видеть и абстракции - разлитые по бумаге тушевые сетки, пятна и плоскости под конструктивистскими названиями ("Пространственный мотив", "Структура") он создавал еще в 50-х годах и занимался ими параллельно с "поп-артовскими" опытами. Сначала трудно понять логику такого смешения жанров, но при взгляде на работы художника последних лет (80-90-е), похожие на безумную рваклю ослепшего японца (белые, прилепленные пластырем друг к другу мятые обрывки каких-то неоконченных писулек) сводят в одно безнадежность замкнутого существования. Жизнь для него неизменно осталась огромной свалкой без выхода, сумасшедшим домом, мышеловкой автобуса.

Борис Турецкий умер не так давно: а Рогинский в Париже до сих пор пишет пейзажи советской Москвы, которая давно превратилась для него в необязательный ностальгический сон голубоватых тонов.

Надя Плунгян