МЫ и КУЛЬТУРА: Мадлен Джабраилова - актер доложен быть похож на дитё в песочнице

Брать интервью у любимых актрис очень сложно. Твоя задача - обсуждать с собеседницей какие-то серьезные вещи, а тебе хочется признаваться ей в любви. Но отличительная черта героини сегодняшней публикации, как, впрочем, и всех "фоменок" - в том, что говорить им комплименты, это все равно, что швырять об стенку горох: решительно никакого эффекта эти дифирамбы производят. Так их воспитал Мастер…

Мадлен Джабраилова - из команды "стариков", которая вместе со своим Учителем создавала "Мастерскую П. Фоменко", т.е., говоря военным языком, - из первого фоменковского призыва. Она принадлежит к той редкой категории генетических актрис, для которых амплуа - понятие неприемлемое. Ей на театре подвластно все, как бы высокопарно это ни звучало. Остается только гадать, откуда в этой хрупкой очаровательной молодой женщине столько разных граней: вспомните ее веселую, разбитную камеристку Марию в "12-й ночи" или умную, хитрую и хищную интриганку Мурзавецкую в "Волках и овцах"; смешную, угловатую служанку Катю в "Месяце в деревне", распевающую басом "удалого песняка", или одну из несчастных сестер из ирландской глухомани в "Танцах на праздник урожая"…

В последних своих работах: "Безумной из Шайо" Жироду, поставленной Петром Фоменко, и "Отравленной тунике" Гумилева в режиссуре Ивана Поповски, - Мадлен открыла и для нас, и, наверное, для себя, какие-то новые грани своего актерского дара. Ее принцесса Зоя соткана из противоречий: в ней - и нежность первой любви, и гордость царственной особы, и открытость наивной девочки, и непримиримость обманутой женщины. В "Безумной из Шайо" Петр Наумович помог актрисе во всем блеске проявить способность к абсолютному внешнему и внутреннему перевоплощению, найдя при этом какой-то новый для "фоменок" способ существования на сцене. Ее Габриэль - смешная и трогательная шепелявящая дама с кукольным личиком и в паричке внушает и жалость, и страх, а иногда и ужас. Кто она: просто сумасшедшая старуха или посланница потустороннего мира, мираж или ангел? Сразу и не поймешь…

Сейчас "старики" под руководством Мастера приступили к долгожданным "Трем сестрам", где Мадлен репетирует роль Наташи.

- На недавнем сборе труппы было такое количество народу, что в зал не помещалось. Вас и ваших коллег, с которых начиналась "Мастерская" это не волнует, не пугает?

- Конечно же, когда видишь такую ораву, возникает ощущение большей ответственности. Потому что, когда ты сам что-то пилишь, строгаешь, то, вроде как, сам перед собой ответствен. А тут - такая гигантская команда, "лицом" которой все равно являемся мы.

- Не возникает ли у вас такое ощущение, что в "Мастерской" уже несколько "слоев": вы, т.е. господа учредители и несколько других групп? Ведь недаром же Петр Наумович ставит разные спектакли для разных команд.

- Нет, мы все же - целый организм. Я не могу сказать, что есть какие-то ответвления или какая-то "Мастерская Фоменко-2". Просто так сложился механизм нашей работы на ближайшие годы. У нас очень большая загруженность, и мы пытаемся как-то "развести" ситуацию. Это чисто техническое дело.

- Петр Наумович на сборе труппы был не очень весел. Почему? Что его сейчас заботит более всего?

- Я думаю, что заботят его новые работы. Просто он чувствует, что людям очень сложно ждать, и сразу возникает вопрос их занятости. Конечно же, есть проблема съемок в кино. Нас всегда отпускают, это важно и в творческом, и в материальном смысле. Но это иногда театру ставит палки в колеса. Это такое лезвие, по которому надо проходить очень аккуратно.

- Мне показалось, что Петра Наумовича беспокоит утрата духа студийности в "Мастерской". Ведь он говорит: "Я помню те ГИТИСовские годы, когда вы жили, горели!" И поэтому сейчас требует от вас больше самостоятельных работ. Почему он призывает к самостоятельным работам людей, которые и так загружены сверх меры?

- Пока одна часть труппы занята "Тремя сестрами", другая ждет "Бесприданницы", работа над которой начнется через полгода. Так что, не все одинаково загружены. Его предложение отчасти с этим и связано. Я думаю, что его предложение связано отчасти с этим. А главное - то, что он нам дал практически зеленый коридор. Чтобы люди воротили, чего хотели, чтобы немножко себя отпустили, чтобы не надеялись на "дядю сверху", который даст роль. У нас есть уже какие-то придумки-задумки, не знаю, осуществятся они или нет.

-Как вы расценили распределение на "Трех сестер"?

- Если я начну говорить откровенно, меня застрелят. (Смеется). Знаете, это все-таки вещи внутренние, они не всегда могут быть объективны.

- А я постараюсь быть объективным. Я уверен, что у вас практически неограниченные актерские возможности, вы можете сыграть все. А в данном случае, на мой взгляд, вам предложено то, что абсолютно совпадает с вашим традиционным актерским имиджем…

- Наверное, у Петра Наумовича немножко консервативный взгляд. Но консервативность не в том, что он не новатор и ничего нового не видит. О распределении на эти роли говорилось еще тогда, когда мы учились в ГИТИСе. Я сейчас даже не могу вспомнить, кто первый сказал, что наш курс хорошо распределяется на "Трех сестер". Тогда нас так "увидели". Тон был задан. И поэтому я совершенно не удивлена, что все случилось именно так. Я сейчас только "подступаюсь" к пьесе и не могу сказать, что из этого выйдет.

- Вы с удовольствием ее репетируете?

- При первом прочтении я ее совершенно не почувствовала, даже, может быть, было некоторое отторжение. Мне показалось, что мы выбрали не ту пьесу. Потом я прочитала другие чеховские пьесы, и почувствовала, насколько они грандиозны. Особенно "Дядя Ваня". Кажется, что еще может удивить такое "прожженное" существо, как актер?! И в кино, и в театре ты порой смотришь только на технику работы актера, и к душевным переживанием подключаешься с трудом. Но когда ты забываешь об этом, происходит твое истинное восприятие без всякого дурацкого мусора в голове. Такое случилось у меня с Чеховым. Я стала читать эти пьесы, и однажды расплакалась прямо в вагоне метро. Я читала финал, когда Соня говорит дяде Ване: "Мы будем жить, мы будем работать, мы увидим небо в алмазах…", и у меня потекли слезы. Может быть, просто тема пьесы была в тот момент мне особенно близка и понятна. Я тогда стояла и думала, ну зачем мы взяли "Три сестры"?! Мне казалось, что же они все бесконечно и нудно говорят, атмосфера у них какая-то вялая. Приходила на репетицию с мыслью: "Ну вот, сейчас начнется вся эта болтовня, чеховские настроения, девушки, барышни, противная Наташа, мужчины, которые не способны совершить никакого поступка!" А сегодня произошло неожиданное: мы на репетиции стали копаться, пытались что-то открыть для себя. И вдруг пошло! И Петр Наумович вдруг как закричит: "Вы подходите к этой пьесе с абсолютно необязательным ощущением, вы не требовательны к этим людям! А у них миллион проблем, они загружены, и очень сильно. Они просто не могут находиться в этой жиже, а вы сидите и греетесь в ней. Надо вытаскивать конфликт, это все там есть!" И вот сегодня я пришла к такому ощущению, что все-таки там что-то есть.

- А с героиней своей вы "сошлись"?

- Да нет, еще не сошлась.

- Есть противоречия, приходится преодолевать себя?

- Все время преодолеваешь себя. Я не помню ни одной работы, чтобы была полная "стыковка", потому что образ мыслей у персонажа все равно другой. Он может быть чем-то близок, но не полностью. Ты сам противоречив, ты сам себя не знаешь до конца. У японского писателя Харуки Мураками есть такой диалог: "Ты смельчак или трус? Не знаю. Когда трус, когда смельчак… Сразу не скажешь". Вот так и здесь, то же самое.

-Неужели у вас ни в одной роли не было такого ощущения, чтобы все ложилось, шло как по маслу?

- Нет, такого не было.

-Даже в "Тунике"?

- Это было даже дальше от меня, чем все остальные, в тысячу раз…

- Петр Наумович сказал на сборе труппы, что его тревожит мода на любовь к "Мастерской"…

- Да, меня тоже тревожит.

- Почему?

- Мода - это мишура. Я обратила внимание, что есть люди, которые никогда не видели театра, а говорят: какая замечательная "Мастерская Фоменко"! Я спрашиваю: "А вы хоть что-нибудь смотрели?" Отвечают: "Нет, но все так говорят!" В этом есть какая-то, скажем так, неглубина. В этом случае все разменивается, становится дешевым. Я не хочу сказать, что мы такие уж "дорогие". Мы проще, мы же не массовая культура и не сидим пока еще "в телевизоре", слава Богу. Отовсюду наваливается на людей столько информации, что дай Бог разгрести, найти свою ниточку, за которую надо держаться.

-Маша, вам не страшно, что от "Мастерской" всегда ждут чего-то сногсшибательного, какого-то бешеного успеха, "атмосферы полета"?

- У нас нет такой цели - поражать кого-то. Мы продолжаем жить и работать, и, конечно, нам труднее, когда этому уделяется столько внимания. Похоже на состояние канатоходца, который идет под куполом, а все снизу на него смотрят. Сколько мастерства должно быть у этого канатоходца, чтобы, даже если он сделал что-то не точно, сохранить спокойствие и продвигаться дальше. Творческий процесс - это дело интимное. Хотя он и связан с каким-то азартом, даже каким-то соревновательным духом.

- В "Мастерской" присутствует соревновательный дух?

- Но это не то соревнование, когда каждый пытается сделать что-то этакое. Почему у нас так трудно со вторым составом? Это действительно тяжелый процесс, потому что ты не можешь по-актерски разделить с человеком одну роль. Режиссеру все равно приходится на кого-то больше времени тратить, то есть, у тебя возникает куча комплексов, нехороших мыслей на эту тему, что, либо ты не такой, либо ты начинаешь искать в том человеке что-то. А это уже не творческий подход. Ты должен быть в абсолютном покое, заниматься своим делом. Так, конечно, не бывает на самом деле, потому что вокруг существует куча обстоятельств, которые тебя глушат, давят. Это все связано с твоими живыми нервами, и ты можешь в какие-то периоды вообще стоять на месте. Бывает внутренняя абсолютная неготовность ни к чему. Мы, конечно же, хотим, чтобы получилось хорошо, но это не является целью для нас.

- Недавно прошел фестиваль, посвященный десятилетию вашего театра. Порадовал ли он вас?

- Я поначалу недоумевала: зачем мы возрождаем старые работы?! Но в результате это где-то пошло на пользу. Тогда не хватало сил отойти и посмотреть на себя со стороны. А сейчас возникло ощущение отстранения, и ты отчасти иронически смотришь на то, как ты до этого делала. Я испытывала громадную радость, что влезла в это дело!

- Изменились ли старые спектакли?

- Некоторые спектакли задышали по-другому. Например, случился удивительный эффект с уайльдовским "Как важно быть серьезным" - спектаклем, которым мы открывали наш театр. Помню, тогда режиссер Евгений Каменькович требовал, плакал, грозил, на коленях умолял, чтобы мы поняли его подход к этому спектаклю. Задумывалось все, как дефиле. Но артисты должны были демонстрировать не только костюмы, но и образ мыслей Уайльда: могло возникать некое общение с залом, легкое отношение к зрителю, и даже возможность поговорить с каким-то человеком, обратиться к нему с репликой, абсолютно не боясь демонстрировать свой костюм. Мы - почти все - упирались внутренне и никак не могли это сделать. Но сейчас, когда все уже приобрели багаж других знаний, мы вернулись к этому спектаклю именно с этим ощущением. И спектакль стал идти легко, весело. Если бы мы тогда сделали, как сейчас, это было бы грандиозно. Здорово, что мы сейчас это почувствовали. Возникла легкость, какой-то совершенно непонятный обмен с залом и ты, наконец, понимаешь, насколько режиссер был прав. И чего ты упирался?! Наверное, нам казалось, что мы умнее. (Смеется).

-Все-таки голова взрослого человека иначе смотрит на то, что происходит на сцене, и разум, наверное, помогает?

- Я не согласна, что разум всегда помогает. Иногда он тормозит. Все равно это игра. А если это игра, то ты должен быть как дитё в песочнице.

- Ваши коллеги рассказывали, что Петр Наумович иногда говорит, что ему трудно с умниками, которых он сам воспитал. Действительно ему, наверное, нелегко с такими актерами, которые, готовясь к репетиции, философствуют, читают дополнительную литературу?

- Да, мы иногда на репетициях "глубокомысленно молчим". Я думаю, что любого режиссера, жаждущего диалога, это может вывести из себя. (Смеется)

- Говорят, что он чрезмерно требователен и даже жёсток в работе?

- Он жёсток, он требователен, он непримирим. Сейчас он стал мягче, чем в институте. Мне кажется, что это хуже. Лучше бы он нас бил палками. (Смеется). Если он видит, что человек не может сделать что-то, сопротивляется, он настаивать на этом не станет. Было бы странно, если бы Петр Наумович был диктатором, радостно ходил бы и говорил: вот я их заставил делать так, а не иначе. Наша работа - это именно сотрудничество. Он же проверяет все через актеров. Он говорит: "Если вам это не близко давайте поищем еще что-то". Но это касается, как правило, не внутреннего, а внешнего разбора. Во внутреннем мы всегда стараемся быть бережными, прежде всего, по отношению к автору, а не просто выпендриваться и придумывать то, чего еще никто не делал. Смысл-то в авторе, надо из него "вытаскивать", у него там столько, что потом можно как угодно "крутить". И внутренний смысл не уйдет, даже если внешний. После премьеры "Отравленной туники" я подходила к нему и просила: "Петр Наумович, поругайте меня, меня есть за что поругать!" А он отвечает: "Можно я еще раз посмотрю и тогда скажу вам что-то". Бывает, что сегодня на репетиции он что-то показывает, а завтра смотрит и говорит: "Кто это сделал? Это ужасно, не верьте этому!" И это может меняться очень часто, пока не найдется верная нота. Он ведь выстраивает спектакли по каким-то музыкальным законам.

- Возвратимся к прошедшему фестивалю. Мне кажется, что во "Владимире Ш степени" ваша пара с Андреем Казаковым заиграла как-то иначе. Произошел какой-то качественный скачок. Может быть, потому что вы стали взрослее, мудрее?

- Наверное, это то, что работает вне меня. Эта работа совершенно мистическая. Мы ее начали делать еще на втором курсе: Сергей Васильевич Женовач сделал пару-тройку сцен по этому произведению: "Тяжбе", Утру делового человека" и "Отрывку". Наверное, втайне он уже тогда планировал делать спектакль. Вот как раз этот "Отрывок" мы и показывали. И это был чудовищный провал с моей стороны! Был такой педагог в ГИТИСе Евгений Арье, я его мнение чтила. Он на заседании кафедры сказал, что Джабраилова вообще профнепригодна. Правда, через год он при всех взял свои слова назад. Об этой истории я узнала через несколько лет, когда мы уже играли спектакль. А тогда они мне тогда это не сообщили, и правильно сделали.

- Вы очень реагируете на такие вещи?

- Ужасно. Я подозреваю, что все так реагируют. Артисты ведь очень ранимые существа. Они могут говорить: "Да пусть пишут, ничего!". Но все равно, когда обижают, это сильная рана. Потому что ты тратишься и при этом сомневаешься: все ли сделал правильно. И если тебя начинают бить именно в это место, ты становишься беззащитен. А чем ответить? Только своей работой. Неровность твоего отношения становится еще более неровной, ты начинаешь очень сильно "шататься". Тогда нужно больше вгрызаться в смысл, в характер, потому что на всех не угодишь. У каждого свой вкус. Критика ведь тоже - дело субъективное. Я даже заметила, что существует некоторая часть критиков, которые всегда будут хвалить одних и тех же артистов в нашем театре. И делать вид, что других в этом спектакле просто нет.

- Неужели ваше мнение никогда не совпадает с точкой зрения критиков? Я говорю сейчас не только о вашей работе, а вообще о спектаклях "Мастерской"?

- Совпадает, конечно. Внутри театра мы всегда обсуждаем свои работы. Мы - "сами себе критики". У нас сейчас такой период, когда много параллельных работ, и внутри театра у каждого существует личное отношение к спектаклям. У одних к "Египетским ночам", у других - к "Тунике"…

- Но это - не антагонистические противоречия?

- Бывает и такое. Бывает и неприятие.

- А ваш папа - строгий критик ваших работ?

- Думаю, что он строгий критик, но так сложилось, что мы с ним никогда ничего не обсуждаем из моей актерской жизни. Поначалу, когда училась, я с ним очень много советовалась, он мне много помогал. У меня даже какие-то записи остались того, что он мне наговаривал. А сейчас я не советуюсь с ним, мы не садимся с текстом, не работаем. Это, может быть, связано с моим упрямством: я подумала, что нужно пройти все самостоятельно, чтобы мне не давали руку помощи. Если я действительно, почувствую, что мне нужна помощь, может быть, я бы пришла к нему, и спросила совета. Он даже последнюю премьеру не смотрел, не потому что ему не интересно, а просто так получилось.

- Может, не было вашей инициативы?

- Да, я сначала всегда волнуюсь, материал бывает сырым. Я всегда думаю, что я его потом позову. А потом, это вечное потом, превращается в постоянную величину. Недавно я поняла, что я его не позвала на несколько премьер, которые прошли давным-давно…

- А вы не хотели бы сыграть вместе с папой?

- Не знаю…Проблема в том, что ты боишься соврать, тебя ведь близкий человек знает, как облупленную. Я смотрю за остальными. Очень многие играют со своими близкими: Виторганы, Стекловы… Для меня это загадка. Ты ведь - как голый перед близким человеком. Он-то тебя знает, значит, видит, когда ты "подлинный", а когда дурака валяешь.

- А папины работы вы не обсуждаете?

- Нет…Это трудно объяснить: как будто ты влезаешь в живую материю, боишься сказать что-то не так. Я завидую людям, которые могут без обиняков сказать: то, что ты делаешь - это туфта. Правда! Это дорого стоит. Таких людей нужно беречь. Это очень редкие люди. Потому что, как правило, начинают мило улыбаться. И ты думаешь, может, они не искренни.? Интерес возникает к тем людям, которые не заходят за кулисы после спектаклей. И ты думаешь, наверное, у них есть что сказать, но они не скажут. Я и сама не люблю заходить, мило раскланиваться за спектакль. Лучше просто уйти. Я очень ценю искренность в людях. Но сейчас поняла, что не всегда могу искренне, открыто сказать. Мне это дается с большим трудом. Иногда хочешь сказать, но не можешь и клянешь себя. Боишься: подумают, что или ты не искренен, или ты дурак. А потом понимаешь: а что ценить, как не откровенность?!

- Вы в прошлом году совершили длительное гастрольное турне по Европе и Японии. Гастроли - это полезная штука или вредная?

- Она и полезная, и вредная одновременно. Полезна она тем, что происходит повторение одного и того же. Это - принцип, который существует в западном театре. Пятьдесят раз отыграли одно и тоже, закрыли и - следующая работа. У них нет репертуара. Это мы обогащаемся и радостно им рассказываем: вы можете нам позавидовать, у нас лучше! И вдруг я услышала мнение какого-то западного артиста, что мы, может быть, таким образом не оттачиваем то, что они доводят до совершенства многократным количеством спектаклей. Но мне кажется, что там актер попадает в вакуум, занимаясь только одной проблемой. И выхолащивает себя. Но, с другой стороны, ты можешь экспериментировать, пробовать, проваливаться, думать. В этом - плюс.

- Вы не смогли бы сыграть подряд сто раз один спектакль, как на Бродвее?

- Подряд - это перебор. Через сто спектаклей включится автопилот.

- А у вас никогда не было автопилота, даже на гастролях?

- Бывало…

- Может, это знак хорошей актерской техники?

- Не знаю. Я все время удивляюсь тому, что происходит на сцене. Очень часто я читаю в дневниках, в каких-то записях. "Я сыграл так-то". Удивляюсь человеку, который сам понимает, как он сыграл. Я не всегда знаю. Если я думаю, что грандиозно сыграла, тут же начинаю сомневаться. А вдруг то, что я сыграла - ужасно?! Может, это только мне кажется, что грандиозно?! Или я думаю: "Боже, какой провал сегодня!". А ко мне подходят и говорят какие-то хорошие слова... У меня несколько раз бывало на сцене какое-то своеобразное внутреннее состояние…

- …полета?

- Как будто ты отключаешься. Будто ты приобретаешь удивительную легкость и не знаешь, с чем это связано. Оказывается, бывают часы, минуты, когда ты получаешь наслаждение. Меня это поразило: ах, вот зачем люди выходят на сцену! У меня это случилось, когда я вышла на большую сцену. Тогда я поняла, почему молодые девочки идут поступать в театральный. Это было ощущение огромной лавины, которая смотрит на тебя, слушает тебя, а ты им можешь еще что-то сказать. Или не сказать. То есть, возникает страшная власть. Но не всегда. Эта лавина в тебя может такие "помидоры" понакидать! Но, с другой стороны, это космическое ощущение полета. Мама мне рассказывала, что был такой случай, когда я была совсем маленькая, и еще даже не разговаривала. В Театре на Таганке стояла декорация "Пугачева": деревянные помосты, какие-то топоры, цепи, железо и дерево на сцене. И она говорит, что я вдруг пропала, и все начали меня искать: "Где Мадлен?" В театре потерялся ребенок, где его искать, ужас! Застают меня на сцене: я просто стою и у меня такое восторженное лицо! Набираю воздух в легкие и издаю какой-то торжественный звук или "клич". То есть, я, не сказав ни слова, сказала все.

- Тогда, видимо, в вас этот "наркотик" и попал. Говорят, ученые открыли какой-то гормон в мозге актеров, который способствует наслаждению от сцены…

- На самом деле, почему на сцене проходит заикание, икота, чих, кашель? И ты можешь делать вещи, которые в обычной жизни не сделаешь? Зачем человек идет в артисты, зачем ему это надо? Понятно, что многие идут за славой, все артисты хотят прославиться. То есть, хотят, чтобы их заметили. Но в чем внутренняя, психологическая потребность? Я, например, точно знаю, что у меня это связано с подавлением собственных комплексов. То есть, я знаю, что в жизни я так не сделаю и не скажу никогда. Все, что я не могу, мне дает возможность совершить сцена.

- Вначале мы вскользь коснулись кино. Как вы к нему относитесь?

- Я обожаю кино. И всегда очень расстраивалась, что всех зовут, а меня нет. Сейчас, правда, спокойней к этому отношусь. Потому что существуют разные подходы, разные вкусы, роли, в конце концов. В театре в этом смысле больше возможностей, шире рамки. В кино не так, там в основном работает фактура. Тут как не крутись, остаешься ее заложником.

- Чем вам запомнилась "Прогулка"?

- "Прогулка" - фильм радостный, потому что там мы оказались все вместе.

- А сейчас у вас есть что-то в кино?

- Нет.

- Вы что-то для этого предпринимаете?

- А что предпринять?

- Ну, есть какие-то агентства…

- Агентства знают, что есть такой человек. Просто самой ходить и стучаться во все двери… не зазорно, а неловко. Хотя профессия артиста продажная. Я не в такой стадии "попрошайничества", чтобы предлагать себя. Хотя завидую людям, которые могут подойти и сказать: "Возьмите меня в кино, я хорошо сыграю".

- Бывает такое?

- Я видела много раз. Это не плохо, это такой талант у людей. Они в этом талантливы: могут себя предложить, "продать". И они сделают эту роль. Я буду мучаться и рефлексировать: зачем я здесь, может, это не мое. На самом деле это не совсем хороший подход. Актер должен быть лицедеем. "Пожалуйста, я могу все!"

- Наверное, фоменки все такие - "нелицедеи"…Однако, вернемся к тому, с чего начали, т.е. к нынешнему положению дел в вашей "Мастерской". Как вы думаете, вариться "в собственном соку" - это хорошо, это на пользу делу? Или надо искать разнообразие?

- Конечно, надо искать. Нужны и новые партнеры, и новые режиссеры, я уж не говорю об авторах. Авторы всегда должны быть разные. Потому что ты не успеешь оглянуться, как обрастешь "ракушками". Надо очищаться. Я пытаюсь понять, чего бы я не хотела. Помню, еще в институте Сергей Васильевич Женовач говорил про какого-то артиста: "Это был прекрасный артист". А я не понимала, почему был, он же жив-здоров! А Сергей Васильевич ответил, что талант отошел от него. Ты должен использовать, а главное - преумножать то, что тебе дано. А если ты растерял, потерял, действительно он может отойти. Или просто никуда не двинуться дальше. Я думаю иногда, а вдруг я не знаю, что мне дано, например, рисование, а вдруг я еще могу что-то сделать?! Может, я умею писать стихи? Попробовала - не получилось…

- А в своих коллегах вы не замечали, что талант от них отходит?

- Нет. Не талант отходит, а просто иногда у кого-то появляется лень. Кто-то отвлекается на другие проблемы. А любая профессия требует, чтобы ей занимались больше, чем всем остальным.

беседовал Павел Подкладов