Трамп непредсказуем, cледовательно, опасен

Источник фото: AP

Предстоящие президентские выборы в США уже назвали "эпохальным клинчем", который в определенной степени повлияет на мировую политику и отношения Москвы и Вашингтона. Свою оценку текущим взаимоотношениям РФ и США, плюсам и минусам двух главных кандидатов на пост президента дал в интервью Pravda. Ru генеральный директор Российского cовета по международным делам Андрей Кортунов.

Разница между кандидатами на пост президента США все же есть

— Андрей Вадимович, в одной из своих статей вы оценивали российско-американские отношения как перешедшие от критических к стабильно тяжелым. Сейчас что-то изменилось?

- Если продолжать проводить аналогию с болезнью, российско-американские отношения перешли в хроническую стадию, и перелома в течении болезни не предвидится. Положение пациента остается тяжелым. К сожалению, ни одна из ключевых проблем, повлекших за собой нынешнюю ситуацию, пока не решается.

Отсутствует даже понимание того, как эту болезнь лечить. Потому что, во-первых, отсутствует доверие между Москвой и Вашингтоном. Во-вторых, отсутствует единое видение основных мировых проблем, расходятся точки зрения на то, куда вообще движется мир, каковы должны быть правила игры в мировой политике, что такое справедливость, что такое законные интересы и так далее.

На это все, конечно, накладывается обстановка избирательной кампании в США. А избирательная кампания для российско-американских отношений, как и раньше для советско-американских отношений, — это всегда тяжелое время. Критики правящей партии каждый раз говорят о том, что Белый дом проводит слишком мягкую политику в отношении Кремля, что русские пользуются нерешительностью или наивностью американского руководства, что нужно строить отношения "с позиции силы". Это, конечно, в основном риторика, но она создает не самый лучший фон для улучшения отношений.

— Как могут измениться российско-американские отношения после ноябрьских президентских выборов в США? Каков ваш профессиональный прогноз?

- Хотя американская внешняя политика носит в целом двухпартийный характер, разница между кандидатами все же есть. Преимущество Дональда Трампа для России в том, что он внесистемный кандидат, не связанный старыми обязательствами и невстроенный в вашингтонскую элиту. Он может, грубо говоря, обнулить баланс наших отношений, перевернуть страницу и начать новую главу.

Я думаю, полного разрыва с основными традициями в американской внешней политике не произойдет в любом случае, но свобода рук у Трампа по американским стандартам очень большая. Здесь есть и главная опасность для России, да и всего мира. Дональд Трамп, насколько можно судить, человек авторитарный, подверженный эмоциям, способный на неожиданные поступки.

И эта его неопределенность может сыграть и в ту, и в другую сторону. К Трампу подходит выражение loose cannon, то есть это пушка на военном корабле, которая сорвалась с лафета и может кататься по палубе в разных направлениях, и никогда не предугадаешь, в каком направлении она выстрелит.

Если говорить о Хиллари Клинтон, здесь куда больше предсказуемости. Уже сейчас примерно понятно, какая у нее будет команда, в том числе и на российском направлении. Придут люди с большим опытом, с устоявшимися взглядами. Но эта предсказуемость ограничит возможности не только провала в наших отношениях, но и существенных позитивных сдвигов тоже.

Клинтон, скорее всего, будет продолжать обамовский курс, но чуть более жестко, чуть более уверенно, чуть более последовательно. Придут и новые люди, но каких-то кардинальных изменений ожидать не стоит. Поэтому выборы имеют значение, хотя и не определяющее, для наших отношений.

Арабский мир находится в поисках новой модели развития

— Другой вопрос. По Сирии. В своей недавней публикации вы говорили о том, что "масштабы и глубина сирийского кризиса требуют принципиально новых социальных технологий, инновационных форматов частно-государственных партнерств…". Хотелось бы уточнить, что вы под этим подразумевали?

- Если заглядывать в будущее — это касается не только Сирии, но и региона в целом — мы увидим фундаментальный кризис модернизации. То есть была модель, которая как-то работала в арабском мире после Второй мировой войны. Модель была основана на светском политическом авторитаризме, арабском национализме, большом государственном секторе. Подпитывали ее высокие цены на нефть, экономическая помощь либо от СССР, либо от США, патриархальная социальная структура и другие факторы.

Так вот, теперь все это перестает работать. Поэтому при всем значении конфликтов между шиитами и суннитами, палестинцами и израильтянами и так далее — все-таки главным вопросом для арабского мира остается вопрос поиска новой модели социально-экономического развития.

Если она не будет найдена, то растущие как снежный ком экономические и социальные проблемы будут всегда генерировать политическую напряженность. Ведь, например, совершенно очевидно, что когда в стране много неработающей пассионарной молодежи, то условия для политического радикализма и религиозного фундаментализма самые благоприятные. Поэтому, я полагаю, что среди прочего региону надо найти новую, работающую модель развития. Эта модель могла бы включать и формат частно-государственного партнерства, о котором я говорил. Чтобы позволить государству часть своих социальных функций передать частному сектору и гражданскому обществу при сохранении определенных механизмов контроля.

В Сирии объединение усилий государства, частного сектора, гражданского общества должно быть увязано с предоставлением больших объемов иностранной помощи. Ведь страну фактически целиком разрушили, убытки на многие десятки миллиардов долларов, нужно вернуть миллионы сбежавших людей, вернуть доверие к власти, восстанавливать всю инфраструктуру, создавать новую бизнес-среду.

И все это должно быть связано с инновационными подходами. Кто из серьезных инвесторов сегодня пойдет в Ирак или в Сирию? Цены на нефть падают, политические риски зашкаливают. Значит, надо искать новые механизмы, институты, модели развития.

Насколько вероятна наземная операция в Сирии

— Есть заявления о готовности ввода саудовских и турецких войск в Сирию. Турция и КСА проводили совместные военные учения вблизи сирийской границы. Как это воспринимать, и насколько вероятен сценарий наземной операции в Сирии?

- Я думаю, что на данный момент подобные заявления преследуют в первую очередь политические цели. В духе того, что "у нас есть этот козырь в руках, мы можем его в любой момент из рукава достать и бросить на стол". Но, конечно, это очень опасная игра, в том числе для тех стран, которые эти заявления делают.

Сирия — это не Бахрейн, не Йемен, это очень серьезная война, с большими потерями и рисками прямого столкновения с Ираном и Россией. Насколько Саудовская Аравия к такой войне готова, сказать трудно. Я думаю, что саудиты сейчас не готовы к масштабной наземной операции — ни политически, ни технически. То есть послать в Сирию какой-то спецназ, военных советников, кого-то прицельно разбомбить — это все вполне возможно, как это возможно и для США. Но нечто более масштабное — это вряд ли.

То же самое с Турцией. Эрдоган — не сумасшедший, ему очень не хочется втягиваться в Сирию. До и с армией у него сложные отношения. Последние официальные заявления из Анкары говорят о том, что Турция наземных военных операций на сирийской территории не планирует. По крайней мере, пока не планирует.

Борьба с международным терроризмом

— Вопрос по терроризму и борьбе с ним. На последней Мюнхенской конференции по безопасности, насколько известно, только Иран сделал конкретные предложения по созданию системы коллективной безопасности на Ближнем Востоке. Также известно предложение России в преддверии заседания ПА ОБСЕ в конце февраля этого года о создании международной специализированной организации по борьбе с терроризмом по аналогии с Интерполом и Организацией по запрещению химического оружия. Как вы оцениваете эти инициативы?

- Есть старая индийская притча о том, как семь слепых ощупывали слона и пытались понять, на кого же он похож. Один ухватился за хвост и сказал, что это, наверное, змея. Другой нащупал ногу и сказал, что это колонна. Третий прошелся руками по боку и решил, что это стена. И так далее. Вот то же самое можно отнести к терроризму. В зависимости от профессиональной, национальной, политической, религиозной или любой другой специфики каждый эту проблему видит по-своему.

Кто-то считает, что проблема терроризма — это проблема прежде всего правоохранительных органов, что главное — это разведка, инфильтрация, обмен информацией. Другие говорят, что это больше вопрос экономический, что надо перекрыть все финансовые потоки, питающие террористов. Третьи полагают, что надо думать о религиозных корнях, более последовательно противопоставлять радикальному исламу ислам умеренный.

Все эти точки имеют право на существование. Но задача в том, чтобы увидеть все это "животное" целиком, а не частями. Для этого нужно иметь соответствующий аналитический аппарат, комплексную информацию и готовность к диалогу друг с другом.

Создание системы коллективной безопасности — это один из механизмов, очевидно интересный, потенциально важный, но он не исключает и других механизмов: межконфессионального диалога, профилактических мер в сфере образования, работы институтов гражданского общества, спецслужб, финансовый мониторинг. Было бы желание.

Но когда нет даже общих представлений о том, кто является террористом, то, конечно, работать трудно. Мы подразумеваем под террористами одни организации, у американцев совершенно другой список, а кто-то в Прибалтике, например, считает Россию террористическим государством. То есть нам надо так или иначе прийти к более-менее единому пониманию этого явления, тогда можно будет и более продуктивно обсуждать и средства борьбы с ним.

— С кем, на ваш взгляд, у России понимание терроризма и методов борьбы с ним наиболее сходится, наиболее близко?

— Если говорить о сирийском конфликте, то, конечно, у нас есть многосторонняя коалиция, куда входит Россия, нынешнее руководство Сирии, Иран, в определенной степени также и Ирак. Между членами коалиции есть понимание приоритетности задач, распределения ролей, механизмов координации.

— Это на Востоке. А на Западе?

- На Западе все, конечно, гораздо сложнее, хотя в ряде европейских стран сегодня высказываются точки зрения на природу терроризма, близкие к нашим. Но нельзя забывать и о том, что и внутри НАТО, и внутри Евросоюза есть своя дисциплина.

А еще есть специфические национальные интересы. Турции, скажем, очень важно выявить курдский элемент терроризма и мобилизовать все международное сообщество в поддержку территориальной ценности страны. Поэтому они считают, что Курдская рабочая партия — это самые опасные террористы. И когда, скажем, Россия делает какие-то шаги навстречу курдам, в Анкаре это часто расценивается как поддержка террористов.

— Кстати, как известно, председатель Совета федеральной национально-культурной автономии курдов в России Фархат Патиев 10 февраля 2016 года сообщил о том, что в Москве открывается представительство Сирийского Курдистана.

- Да, это прозвучало и у нас, и в Турции. И буквально сразу же после этого ко мне обратилась одна из респектабельных американских газет. Вопросы были о том, могла ли Россия иметь отношения к последним терактам в Турции, организованным как раз радикальными курдскими группировками. То есть на Западе серьезно ставят вопрос: а не могла ли Россия каким-то образом посодействовать подобным актам? Для нас, разумеется, такая постановка вопроса звучит абсурдно и провокационно.

К слову сказать, мы в свое время тоже предъявляли аналогичные претензии к Турции. И претензии более обоснованные, связанные с тем, что Турция, по крайней мере косвенно, поддерживала террористическую деятельность на Северном Кавказе во время двух чеченских кампаний. Так что в этом вопросе, к сожалению, достичь общего знаменателя трудно. Но к общему знаменателю надо стремиться, иначе все мы проблему не только решим, но будем терпеть одно поражение за другим.

Беседовала