Мудрый клоун, шаббат и письмо Рейгану

Автор этих строк был еще пацаном, когда на экраны вышли первые его фильмы – “Прощайте, голуби” и “Друг мой – Колька”. Мы смотрели их по несколько раз, смаковали, пересказывали друг другу. Но сейчас, хоть убей, не могу вспомнить, о чем там шла речь. А вот глуповатый шпанистый обормот, вертящий тощим задом и поющий модную “импортную” песенку “Мамая керу”, врезался в память навсегда. Да и как забудешь этот косой, вечно недоуменный взгляд и вызывающую, туповатую усмешку?!

Банально было бы напоминать читателю о мужике, которого нельзя посадить, потому что он памятник, или о мертвых, которые “с косами стоять”, etc. Это уже, так сказать, народный фольклор… Кстати говоря, режиссеры нещадно пользовались его харизматической внешностью и снимали его "под копирку". Но не соглашаться на съемки в те годы было нельзя: чиновники от культуры такого не прощали. Даже коллеги иногда относились к его актерству иронически. Евгений Леонов на съемках “Джентльменов удачи” сказал Саве: “Чего тебе придумывать? У тебя морда самоигральная!” Поэтому из тридцати с лишним своих фильмов сам Крамаров любил лишь несколько. В конце жизни он просил указать их в бронзовой книге на своем надгробии: "Друг мой, Колька!", "Неуловимые мстители", "Двенадцать стульев", "Джентльмены удачи", "Не может быть", "Большая перемена".

Завидя его шагающим по улице, простой люд норовил подойти и похлопать по спине этого "шалопая и обормота". Между тем, широкие народные массы не знали, насколько личность самого артиста не похожа на его персонажей. Жизнь его была отнюдь не безоблачной. Начнем с того, что он с детства носил клеймо "ЧСВН" - члена семьи врага народа. Его отца упрятали за решетку, когда Саве было 4 года. После лагеря отец от них с матерью ушел. Потом умерла мама. Савелий стал жить у родственников. По причине недоедания у него открылся туберкулез. Но его вытащил с того света врач, которого через много лет его знаменитый пациент найдет в Израиле и преподнесет огромный букет цветов…

Когда Савелий узнал, что ему присвоили звание заслуженного артиста СССР, он заплакал, вспомнив маму, не дожившую до его триумфа. Казалось бы, куй железо, пока горячо. Снимайся, зарабатывай, езди по миру. Но чиновники от искусства вдруг невзлюбили его героев: "недоумков и кретинов". Как выяснилось, это “не соответствует составу нашего общества. Более того, вызывая своей игрой смех, он оглупляет самое передовое в мире общество”. Хотя главное было, скорее всего, не в этом. Ему не простили веры в Бога. Как это может быть: советский артист, которому Родина дала имя, сделала известным, мотается по синагогам, строит из себя верующего! А он был истинно верующим. Отказывался даже от выгодных предложений работы, если она совпадала с шаббатом…

Его перестали снимать, и он решил уехать в Израиль. Но чиновники, видимо, получили указание не пускать Крамарова за границу. Оно и понятно: одно дело, когда уезжает простой Рабинович, а тут – народное достояние! Надо придержать. И так бы, наверное, не выпустили, если бы не феноменальный по “наглости” ход Крамарова: письмо к бывшему собрату по профессии Рейгану, в котором были такие строки. “Уважаемый господин президент! Я не умираю с голоду, но не одним хлебом жив человек. Помогите мне обрести в вашей великой стране возможность работать по специальности. Моя нынешняя великая страна, видимо, помочь мне в этом вопросе не может".

Потом был Голливуд, женитьбы, счастливое отцовство, свой дом, приезд на Родину, где по-прежнему его помнили и любили. Казалось, что в изобилующей взлетами и падениями жизни Крамарова наступает новая счастливая полоса. Но Судьба рассудила иначе. Рак не пощадил здоровый организм Савы. Умер он на руках Олега Видова, который читал ему – уже ослепшему и безмолвному - бесчисленные послания из России с признаниями в любви. Друзья послали письмо в Министерство культуры с просьбой присвоить Савелию Крамарову звание народного артиста (посмертно). Но пришел отказ.

В Городе мертвых – мемориальном кладбище под Сан-Франциско – Михаил Шемякин создал над могилой Савы удивительный памятник. Но главный памятник ему – в наших сердцах.

Павел Подкладов