"Дутая слава" Василия Качалова

Алексей Бартошевич: Надо сказать, что это был не сентиментальный дом. Здесь традиционные обращения: папочка, мамочка, дедушка, бабушка - были отменены. Скажем, мой отец Вадим Васильевич Шверубович никогда не называл своего отца «папа». Он называл его Вася. А маму – Нина. Повторяю, в этом доме не были приняты сантименты. Но именно поэтому дом этот был полон настоящего добра, открытости и желания помочь людям. Василий Иванович помогал очень многим людям… Я думаю, что некоторая суровость этого дома доказывала, что в его основе лежит глубокая, серьезная духовная традиция русской интеллигенции. Традиция, которая не разменивается на сюсюканье, а предпочитает ему активное делание добра.

NewsInfo: Обычно в домах великих людей существует культ главного человека. Был ли таковой в семье Василия Ивановича?

Алексей Бартошевич: С одной стороны, всем (в том числе двум очаровательным таксам) было понятно, кто главный в доме. И что Василий Иванович – тот центр, вокруг которого все устроено и организовано. Но опять таки: ни малейшего сюсюканья. Ни малейшего сентиментально-подобострстного тона! Наоборот: преувеличенная строгость, суровость, если даже не холодноватость. Никакого прыганья вокруг него не было. Думаю, что ему первому было бы противно, если бы начались "ужимки и прыжки". Кстати, это не разрешалось и гостям. Василий Иванович не любил традиционных комплиментов по поводу его ролей. От восторженных слов посторонних людей он отделывался милой официальной "собачьей" улыбкой. А от близких людей он ждал строгой и беспощадной критики. И страшно возмущался и расстраивался, когда ее не получал. Он вообще относился к себе очень строго. Признавался, что в нем живет ощущение, что его слава какая-то дутая, не настоящая. И говорил о том, что боится: вдруг кто-нибудь крикнет: "А король-то голый!" И что вся эта слава и шумиха – чушь и вранье. Что наступит момент, когда все это увидят и поймут. И это – притом, что он был самым любимым актером русской интеллигенции, кумиром не только Москвы, но и всей России. Что там говорить: даже я, не имевший к славе деда никакого отношения, встречая людей старшего поколения, видел на их лицах отраженное сияние их восторга Василием Ивановичем. И боюсь, что на первых порах мне это помогало в жизни. Признаюсь в этом откровенно, хотя понимаю, что эксплуатировать родственные связи – это беспардонно. (Смех).

NewsInfo: Может быть, эти черты характера – от его провинциальной закваски?

Алексей Бартошевич: Он родился в Вильно в семье священника в приходе, который был оплотом православия в Литве. А потом работал в провинции и, главным образом, в Казани, где и сделал себе имя. Оттуда его пригласили в Москву. Но дело даже не в какой-то сверхскромности. Дело в том, что когда человек приезжает из провинции, это - шаг из "естественного отбора". Нужно найти в себе силы, оставить дом, родных. И в Москву приезжают самые деятельные, самые активные. Люди, способные сделать этот шаг.

NewsInfo: А можете ли вы сказать сейчас, с позиций своего громадного театроведческого опыта, что ваш дед был действительно великим актером?

Алексей Бартошевич: Думаю, что да. Во всяком случае, не нашлось никого, кто бы сказал, что король голый. (Смех). Никого так не любили, как его, это - абсолютная правда. Несколько лет тому назад мне передали одну очень забавную вещь: альбом фотографий, который одна старушка из Коломны просила передать мне. Она собирала фото с юных гимназических лет. И когда видишь эти фотографии, понимаешь, чем был для интеллигентных людей Художественный театр вообще и, в частности, Качалов. Это было нечто большее, чем блестящий талантливый яркий актер. Это было очень важное явление русской культуры и русской жизни. Конечно, их влюбленность в Василия Ивановича объяснялось и его талантом, и тем, что он внешне был хорош, а о голосе - и говорить нечего. Он был для людей, прежде всего, огромной, личностью, важной для русской культуры, а для интеллигенции 20-х и 30-х годов – одним из последних осколков старой культуры. Поэтому они испытывали к нему не просто художественный восторг, а душевное тяготение и даже какую-то нежность.

Беседовал Павел Подкладов