Как Зяма ошибся жопой

Я уже было “намылился” написать этакую патетическую заметку о Гердте - великом артисте, защитнике Отечества, тяжело раненом на фронтах Великой Отечественной, о человеке энциклопедических знаний и великолепном рассказчике. Но вовремя спохватился и понял, что не смогу рассказать об артисте столь же талантливо, как делал это он сам в своих фильмах и спектаклях. О фронте он говорил мало, лишь его хромота напоминала о ранении. О том, каким он был рассказчиком, поведать вообще невозможно, это надо было слышать. (Благо, в то время, когда я работал в Ермоловском театре, он там иногда проводил свои встречи со зрителями). Да, наверное, и сам Зиновий Ефимович (или Зяма, как его ласково и любовно навали все вокруг) не одобрил бы серьёза и патетики в свой юбилейный день. Поэтому я решил вспомнить Гердта – человека с редчайшим чувством юмора, способного рассмешить своими историями самого “непробойного” тугодума и нытика. Вот несколько историй из его жизни.

Зиновий Ефимович по его же словам, всегда испытывал к людям, лишенным чувства юмора, нездоровый интерес, более того – коллекционировал их. “Одним из выдающихся "экземпляров" моей коллекции была Сарра, администратор нашего Театра кукол. Милая, добрая, славная женщина, но шуток не понимала решительно. Все мы ее, конечно, разыгрывали, а я - больше других. Она, правда, не обижалась, а только обещала: "Зяма, тебе это боком выйдет!" И вышло. Как-то Театр кукол гастролировал в небольшом российском городке. Шло расселение артистов. Я быстро обустроился в своем номере, соскучился в одиночестве и отправился в фойе на поиски приключений. Спускаюсь по лестнице и вижу: стоит наша пышная Сарра, засунув голову в окошко администратора, и ведет напряженную беседу. Понимаю, что вопросы обсуждаются важности чрезвычайной: кого из актеров перевести с теневой стороны на солнечную и наоборот; кого переместить из двухместного номера в трехместный, а кому "по штату" полагаются отдельные хоромы... Вид сзади открывается просто роскошный. Идея у меня еще не созрела, но импульс уже появился - и я несусь по ступенькам вниз. А когда достигаю цели (Сарры), материализуется и идея. Я хватаю нашего администратора за самое выдающееся место, мну его все и при этом еще и трясу... Класс? Сарра в негодовании оборачивается и... оказывается не Саррой! Мог ли я вообразить, что есть на свете еще одна женщина с формами подобного масштаба?! Я лихорадочно соображаю, что идеальный выход из ситуации, в которой я оказался, - умереть на месте. И действительно, со мной начинает происходить нечто подобное: сердце замирает, кровь перестает течь по жилам; я с головы до ног покрываюсь липким холодным потом... Тут добрая незнакомка начинает меня реанимировать. Она хватает меня за шиворот, не давая грохнуться на пол; бьет по щекам ладонью и приговаривает: “Ну-ну, бывает, не умирайте. Ну, пусечка, живите, я вас прошу! С кем не случается - ошиблись жопой!” Я выжил... Оказалось, она - доктор химических наук, профессор; большая умница. Мы с ней продружили все две недели, на которые нас свела в этой гостинице моя проклятая страсть к розыгрышам...

Другая история происходила в тридцатые годы, в период звездной славы Всеволода Мейерхольда и тоже – с дамой. “Великий гениальный режиссер, гениальность которого уже не нуждается ни в каких доказательствах, и я, маленький человек, безвестный пока актер. В фойе театра однажды появилась дама. В роскошной шубе, высокого роста, настоящая русская красавица. А я, честно сказать, и в молодости был довольно низкоросл... А тут, представьте себе, влюбился. Она и еще раз пришла в театр, и еще, и наконец я решился с ней познакомиться. Раз и два подходил я к ней, но она - ноль внимания, фунт презрения... Я понял, что нужно чем-то ее поразить, а потому, встретив Мейерхольда, попросил его об одной штуке - чтобы он на виду у этой красавицы как-нибудь возвысил меня. Режиссер согласился, и мы проделали такую вещь - я нарочно встал в фойе возле этой дамы, а Мейерхольд, проходя мимо нас, вдруг остановился и, бросившись ко мне, с мольбой в голосе воскликнул: "Голубчик мой! Ну что же вы не приходите на мои репетиции? Я без ваших советов решительно не могу работать! Что же вы меня, голубчик, губите?!" "Ладно, ладно, - сказал я высокомерно. - Как-нибудь загляну..." И знаете, что самое смешное в этой истории? Эта корова совершенно никак не отреагировала на нашу великолепную игру, спокойно надела свою шубу и ушла из театра. Больше я ее не встречал.

Следующая история – из разряда семейных реликвий. “Водил я как то раз свою маленькую внучку в зоопарк. Показывал ей разных зверей, рассказывал о них, что знал. Перед клеткой со львом внучка просто остолбенела - такое он произвёл на неё впечатление! Она стояла и смотрела на зверя, как заворожённая, а счастливый дед заливался соловьем, сообщая девочке все сведения о львё, какие только помнил... А когда лев зевнул во всю огромную пасть, она взяла деда за руку, и очень серьёзно сказала:

- Если он тебя съест, скажи мне прямо сейчас, на каком автобусе мне надо ехать домой?”

Четвертая история – о советском ненавязчивом сервисе. Как-то на съемках фильма Ролана Быкова “Автомобиль, скрипка и собака Клякса” в Паланге Зиновий Гердт пригласил практикантку Аллу Сурикову в ресторан. Пришли, а их не пускают - Гердт в своем кожаном пиджаке не вписывался в понятия швейцара о приличной одежде! Швейцар требовал обычный, суконный. Зиновий Ефимович заметил: “В Лондоне пускали, в Париже пускали, даже в Буэнос-Айресе пускали. Почему у вас не пускают?” Против Парижа возразить было нечего. Зато потом два часа Гердт со своей спутницей сидели за пустым столиком, и официант делал вид, что их не замечает. Наконец снизошел: “Что вы хотите?” Гердт ему ответил: “Спасибо вам большое, что вы не ударили меня, не послали на три буквы, не откусили ухо. За это я вам чрезвычайно благодарен!”

Зиновию Ефимовичу ничто человеческое не было чуждо. И заложить за воротник он тоже любил. “Однажды он выпил в гостях. То есть выпил не однажды, но однажды он выпил и возвращался домой на машине. С женой. Так гласит легенда, что с женой он возвращался на машине якобы домой. Причем машина была японская с правым рулем. Это сейчас их полно, а тогда это была чуть не первая в Москве с правым рулем, их толком еще и гаишники не видали. И вот как раз их почему-то останавливает гаишник. Видимо, ему понравилась траектория движения машины. Останавливает и столбенеет, потому что за рулем сидит Зяма, но руля нет! И Зяма, видя это дикое изумление, со своей вкуснейшей коньячной интонацией говорит:

- Да это херня. Когда я выпью, я всегда отдаю руль жене...

Если бы это сказал кто-нибудь другой, он бы вошел не в эпос, а в другое место.

А вот случай – из разряда политических. Зиновий Ефимович всегда с наслаждением рассказывал о том, как узнал о смерти лучшего друга всех артистов – сухорукого Кобы. Оказывается музыканты-джазмены, с которыми дружил Зяма, почему-то называли Сталина “Минай”. (Знатоки ведают, что у музыкантов вообще – свой особый слэнг: лабать, кирять, друшлять, хилять, сурлять и т.д.) И вот Зяма в памятное утро марта 1953-го едет в трамвае и встречает друга-лабуха. Тот, сделав таинственное лицо, прошептал Гердту: “Ты слышал: Минай залабал в сундук?!” Гердт был счастлив!

Ну, а пиком политического красноречия Зямы стал другой эпизод. (Со слов Геннадия Хазанова). “В семидесятые годы были в моде встречи членов правительства с творческой интеллигенцией. И вот на одном из таких сборищ председатель Госплана СССР Николай Константинович Байбаков, как водится, учил нас петь, танцевать, играть. Вся эта "учеба" проходила во время ужина - столы, естественно, ломились от выпивки и закуски. Когда Байбаков кончил вещать, Зяма, который уже успел изрядно "нагрузиться”, попросил слова. Речь его прозвучала примерно так: "Большое вам спасибо, дорогой товарищ Байбаков, вы очень многому нас научили. Ваши советы и указания совершенно незаменимы, их важность и актуальность просто невозможно переоценить... Я только позволю себе кое-что заметить. Вы, товарищ Байбаков, были мудаком, есть - и, очевидно, останетесь навсегда." Народ испугался: "Зяма, сядь! Зиновий, уймись!" - "Дайте мне договорить до конца: я давно не видел живого Байбакова..."

Вот таким был великий и незаменимый Зяма – Зиновий Ефимович Гердт. Только он мог сказать фразу, которой я и закончу эту компилятивную заметку: “Так как я стар, люди меня внимательно слушают, потому что считают очень умным. А на самом деле это не так. Посмотри на меня и крепко запомни: умные люди выглядят как раз наоборот”.

Павел Подкладов

Использована публикация Полины Капшеевой и другие материалы сайта peoples.ru