Босая душа с Большого Каретного

Сегодня в его день рождения, обозначенного двумя шестерками, в голову лезут банальности о том, что таким, как он, не суждено доживать до старости. Наверное, это действительно так. Но то, что он «не к сроку свечу затушил», до сих пор стучит в сердце тех, кто стоял в молчаливой очереди к театру на Таганке жарким летом 80-го. И чувство вины до сих пор не проходит. Чего-то мы не досмотрели, чего-то не сделали, не предупредили, не предугадали. Как и тогда в 1837-м у Черной речки…

Поколения, в сердца которых он вошел, жили в сложное время. Тогда не то, что сказать – подумать что-то нелояльное было невозможно. (Помнится, один нынешний "демократический" министр, будучи молодым преподавателем вуза, где я учился, чуть не упал в обморок, когда увидел, что я - о, ужас! - сижу на газете с портретами членов политбюро). Володя плевал на запреты, хохотал над идиотизмом нашей жизни, рвал в клочья связки, пытаясь пробиться и к нашим, и к их сердцам. Так, в третьем лице тогда называли тех, кто сидел в теплых кабинетах и управлял погрязшим в серости и лжи народом. Но и среди них ведь тоже были люди. И они на его закрытых концертах утирали слезы от смеха. И не только от смеха. Бывало, что он пел и в их шикарных кабинетах, но не блатные песенки и не сказки , а сразу с порога – "Охоту на волков". И они обалдевали: это про нас про всех, «какие к черту волки!» Но петь для широких масс часто запрещали. И простому смертному попасть на его концерт было – как на Луну слетать. Бегу раз ночью по коридору Главного здания МГУ к себе в общагу, вижу – крошечное объявление с фамилией Высоцкого. Подбежал: "А? Что? Когда?" Оказывается, сегодня уже все было на географическом факультете и уже кончилось. А объявление - чтобы партком или профком не при…вались. Чтобы было все официально. Так и не пришлось побывать на его концерте. Но он потом не раз пел мне одному во сне. И я плакал: "Володя, ты живой?". "А куда ж я денусь?!"- отвечал он мне, улыбаясь своей доброй, жесткой и ироничной улыбкой. Просыпался, и в первые минуты жить не хотелось.

25 июля, услышав страшную новость, я напился. Нет, нажрался. Потом ходил по Бирюлёву, хватал всех за грудки , тряс и орал, сквозь слёзы: "Братцы, Володя умер!" Кто-то не верил, кто-то равнодушно отдирал мои руки и уходил, кто-то столбенел и чернел лицом. Даже менты не брали: иди, дескать, парень, что уж теперь…Потом месяца три-четыре спустя возвращаюсь домой ночью, вижу -возле дома толпа подвыпивших пареньков. Смотрят на меня , оценивают. Думаю: "Меня так просто не возьмешь, держитесь, гады…" Но до «дела" не дошло. Один из них вдруг бросился ко мне: "Земеля, здорово! Это ведь ты тогда ходил датый, про Володю пассказывал?!" Даже налили…

Потом судьба повернулась так, что пришлось встречаться с теми, кто был рядом с ним: с Аллой Демидовой, Валерием Золотухиным, Дальвином Щербаковым, да и с "Петровичем", сиречь – Любимовым. Наверное, как-нибудь напишу о том, что они мне рассказывали о Володе. Печально, например, говорила Алла Сергеевна: "Раньше чувствовала, что он где-то рядом, что помогает. А теперь он высоко, далеко…" И ко мне тоже во сне перестал приходить. "Чтобы там тебе пелось и, конечно, пилось" – написал тот же поэт, которого цитировал вначале. Если это так на самом деле, то пусть ему будет покойно. Я не обижаюсь, что он не приходит. Может быть, они там с Александром Сергеевичем, Булатом Шалвовичем и Севой Абдуловым иногда собираются выпить и попеть чуть-чуть. И не будем им мешать.

А Володя продолжает свербить своими пронзительными глазами с портретика на книжной полке. И, если сделаешь что-то противу себя, ой как несладко под этим взглядом…

Павел Подкладов