Метафизика Михаила Козакова

А самому по старой памяти что-то заварить, как режиссеру или антрепренеру, не хотелось бы?

Я не хочу заниматься антрепризой. Да, у меня ее и нет. Вот играем только с Бутманом концерт. А такой пьесы, которой бы я мог заболеть, нет. Я больше думаю про кино. Мечтаю, например, поставить “Любовника” Пинтера. Сейчас ищу деньги. Да, вот сам пьесу написал. Она о старом актере, который собирается играть Лира. Называется “Черкасский и другие”. По ее мотивам сделал фильм Валерий Ахадов. Ставить я ее не хочу. Мне есть, что делать.

Поговорим теперь о поэзии. Записываете ли вы свои стихотворные программы для ТВ и радио?

Я снял на пленку “Концерт для голоса и саксофона”, который сделан вместе с Игорем Бутманом. Продолжаю делать на эстраде новые программы, гастролирую с ними. Летом в Америке и в Канаде дал 15 концертов. Фирма Мелодия снова взялась за поэзию: собирается выпускать кое-какие мои старые работы. А на другой фирме вышел тройной альбом Евангелие от Мастера. Я там сыграл за всех на фоне музыки Шандора Каллаша. Выпустил также альбом моего любимого Лермонтова – лирику и “Тамбовскую казначейшу”. Особо прошу обратить внимание на кавказскую тему, особенно – на стихотворение “Валерик”, где все сказано и предсказано… Но в то, что говорил наш национальный гений, никто не вникает.

Вы никогда не считали, сколько в вашей “копилке памяти” хранится стихов? Это же настоящий феномен…

Да, нет! Вы знаете, я очень люблю музыку, и часто спрашивал у друзей-музыкантов: “Как вы запоминаете это все без нот?” У Рихтера было 80 программ. Они говорят: “А как ты стихи запоминаешь?” Я им отвечаю: “Ну, это просто, это же слова! Ну и звуки”.

Не прибедняйтесь, все равно таких, как вы – раз-два и обчелся!

Это, наверное, потому, что я очень музыкальный человек. Я ведь слышу музыку стихотворения. Максим Шостакович мне как-то сказал: Ты берешь нижнее до! Но я не знаю этих терминов, я слышу и “беру” его по слуху.

Вы всегда с удовольствием занимались литературой. Собираетесь ли написать что-то новое?

Сравнительно недавно вышел толстый том в 916 страниц под названием “Третий звонок”. Сейчас пишу новую книгу, ее рабочее название “Моя галерея”. Там будут портреты Зиновия Гердта, Григория Лямпе, Сергея Гурзо, Марчелло Мастроянни. Всех их я хорошо знал. Будет глава и о моем друге Роберте де Ниро. Кстати, он недавно передал мне трогательный привет через Владимира Машкова. “Как там Миша?” - спросил 60-летний Де Ниро о 70-летнем Козакове. Обдумал музыкально-поэтическое шоу по поэзии Иосифа Бродского “Посмертная правота”. Делаю программу на стихи Давида Самойлова.

Чем вас так привлекает телевидение? Это – какое-то особое искусство в отличие от кино?

Да, если наше телевидение можно назвать искусством… Для меня это все равно театр. Я всегда ставлю и снимаю пьесы: “Тень”, “Безымянная звезда”, “Визит дамы”, “Покровские ворота”, “Бах и Гендель”, “Джокер”, - это все сделано по пьесам.

А не было ли желания сыграть моноспектакль?

Я думаю, что хороший моноспектакль получился только у Райкина – “Контрабас”. Но я об этом думаю. Наверное, надо написать особую пьесу.

Но у меня, ей-Богу, дел невпроворот. А есть ведь еще дети, которые сейчас живут в Израиле. Мишке 15 лет, Зойке – 9. Я туда должен летать, навещать их. Есть старшие дети, есть внуки. Я их редко вижу, мне стыдно перед ними. Есть и общественные обязанности. Например, фильм об Олеге Николаевиче Ефремове. Или фильм о Лизе и Олеге Дале “Больше, чем любовь”. Было 70-летие Виктора Борцова, принял участие в торжествах. Есть интервью и не про себя - любимого, как сегодня. Я считаю, что необходимо говорить о том, что происходит вокруг нас, о своих убеждениях, о том, как предотвратить грозящую трагедию. Я иногда выступаю по “Радио Свобода”, по “Эху Москвы”, пишу для “Московских новостейЭ. Есть друзья, которым надо помогать. Иначе, что это за дружба?! Да и деньги надо зарабатывать: ездить по стране или за рубеж. О здоровье заботиться. Только в последние годы пришлось сделать четыре операции на глаза. Плавать в бассейне надо, чтобы форму держать. А еще выпить охота, покурить трубочку, книжечку почитать. Читаю много, чукча не только писатель, но и читатель. Фильмы смотрю. Вот в Выборге посмотрел “Свои” Месхиева. Ступка там играет, как Жан Габен. Иногда приходится смотреть отвратительное кино, но ведь надо же знать, что оно тоже есть! На тусовки, правда, я не хожу. И газеты не читаю.

Отрадно видеть вас таким подтянутым и деятельным. А ведь бывало в прежние (совсем недавние) годы, вы говорили: все, хватит, “отговорила роща золотая…”

Да, бывало. Но знаете, все ведь развивается по синусоиде. Все бывает. Главное, что страшно бывает за детей, за внуков. И не только своих. Я вычитал у Лидии Яковлевны Гинзбург, что в конце жизни любой мыслящий человек оказывается у разбитого корыта. Вот Гинзбург в конце жизни сказал: Я никогда себе не нравился. Это говорит гений! Не мы с вами. Борис Леонидович Пастернак, когда его совсем затравили, говорил сыну: “Смотри, я весь в дерьме. Вот так и всю жизнь”. И это говорил человек, который был награжден “вечным детством”, как писала Ахматова. Как-то мне Мариенгоф сказал: “Вот, Мишка, Гете говорил, что старость – это лучшее время в жизни человека. Дурак этот Гете! Старость, Мишка, это жуть!” Прав он? Прав! Но я отчасти понимаю, что хотел сказать Гете. Когда в старости ты более или менее здоров, когда тебе хочется еще что-то делать и кого-то любить. И тебя еще может любить женщина. И при этом есть уже… даже не мудрость, а некоторая несуетность, то в этом что-то есть приятное. Особенно если ты не чужд метафизике. А я, видать, не чужд. Я знаю, что я лишь инструмент в чьих-то руках. (Я не имею в виду правительство или Президента, а гораздо выше!) Хороший или плохой инструмент – это не мне судить. Но это счастье быть инструментом.

Будут ли в юбилейные дни творческие вечера?

Будут: и в Москве, и в Питере. Но мне важнее, чтобы те, кто меня знает, приходили на “Короля Лира” в Театр Моссовета.

Павел Подкладов