Как я прощался с Лениным

Витя, мне мои читатели не простят, если я не задам тебе один непростой вопрос. Ты не раз в своих интервью говорил о своем одиночестве. Чем это объяснить?

Я уже в который раз об этом говорю и не стесняюсь этого. Потому что если я сам о себе этого не скажу, другие могут такого наговорить, что мне самому в этом трудно будет разобраться. Я - человек одинокий, но это не значит, что я весь покрываюсь прыщами и рубашки у меня грязные, и носки рваные. Я одинок, наверное, по мировоззрению, по темпераменту, по импульсу, я как тот кот, гуляющий сам по себе. Наверное, я страдал от этого там, в далеком прошлом, когда строил себя и сочинял, разрушал и сам себя лепил. Сегодня - это мой стиль жизни, это моя философия. И, наверное, сегодня при всем желании я в этот мир никого не пущу. Потому что буду ощущать дискомфорт и начну саморазрушаться. Я уже третий раз начинаю жизнь. Я даже назвал ее третьей жизнью. Сегодняшний Сухоруков совсем не похож на того Сухорукова из первой жизни, где была молодость, армия, институт. Во второй жизни я падал и разбивал голову об дно. Сегодня - другой Сухоруков. И этому Сухорукову присуще одиночество. И на это нет ответа, к сожалению.

А как же сочетается публичность актерской профессии и одиночество?

Ты соединил сейчас профессию и жизнь, а это - две разные вещи. Но все сочетается, все нормально. Я знаю бухгалтера, которая мне жаловалась, что не любит публичных посещений, не любит театра. Я удивился. А она говорит: “Я настолько устаю от людей на работе, что мне хочется придти домой, сесть на диван, попить чаю и читать книжечку или смотреть какую-нибудь программку по телевидению”.

Виктор, глядя на тебя и чувствуя твою энергетику я не раз думал, что ты мог бы заняться другой работой, стать, например, политиком…

Боже упаси! Я к этому не способен. Политик - это все равно судья, это влиятельное лицо, подчиняющее себе судьбы других. Нет, тут за себя бы ответить, в себе бы разобраться.

А как ты ощущаешь себя, когда играешь политика? Вот недавно сыграл Никиту Хрущева…

Юрий Карра снимает многосерийный художественный фильм о великой киноактрисе с трагической судьбой Валентине Серовой “Любовь к тебе, как бедствие”. Я там играю Никиту Сергеевича Хрущева. Мой персонаж там больше для атмосферы. Потому что история не о Хрущеве, а об этой женщине, об актрисе. Дело в том, что в этом фильме я как раз играю не политика Хрущева, как бы там не было написано. Хотя у меня был эпизод Политбюро, разговор со Сталиным. Я там ходатайствую перед членами Политбюро за своего незаконнорожденного сына. И Абакумов с Берией решают этот вопрос. Все равно я в этом эпизоде плакал. Но там был не политик Хрущев, там был человек, отец Хрущев. Там был мужичок Хрущев, там был слабый человек, а не политик. Даже играя в фильме “Желанная” наркома “а-ля Берия”, я там тоже не играл политика Берию. Я не играл государственных мужей, я подхожу к ним с позиции, что это просто человек, который и в туалет ходит и кушает, и может чавкает, во сне храпит, у которого на рукавах бывают оторванные пуговицы.

Ты сейчас, говоря о Хрущеве, сказал “я”. Я замечал, что ты иногда отождествляешь себя с персонажами. А иногда относишься к ним, как к реально существующим людям. Вот, говорят, что ты у Ленина прощения просил. Это правда?

Нет, я у Ленина прощения не просил. Я с Лениным прощался, когда его в последний раз играл в эстонской картине. Называется она “С именем Ленина”, но, к сожалению, не вышла на российские экраны. Я тогда с ним попрощался, потому что он начал мне мешать. А вот когда начал работать над Павлом, то в Гатчине в первый съемочный день ко мне подошел сотрудник этого дворца-музея: такой неадекватный, с какой-то дрожью, звеня ключами, - шепнул мне: “Хотите, я Вам покажу, где Павел молился?” Я говорю (тоже почему-то шепотом): “Хочу”. И он повел меня в семейную церковь, оставил в этом помещении и говорит: “Я вас буду ждать там, на лесенке”. Я постоял и про себя сказал: “Прости, Павел Петрович, что я буду клоуном твоей персоны”. Но это не значит, что я крейзи. А, может, я и в самом деле сумасшедший. Хотя, мне думается, что все позволительно, лишь бы людям больно не было.

Витя, я уверен, что ты можешь сыграть все, хотя все же ты избирателен. Что заставляет тебя соглашаться или не соглашаться на какие-то роли?

Я хочу верить в то, что та сказал. Это придает уверенность и меня лично не портит. Говоря об этом, я начинаю чувствовать ответственность и желание суметь все сыграть. А с другой стороны, мой талант заключается в том, что я никогда не возьмусь за те роли, которые я никогда не сыграю. Примеряя их на себя, я отдаю себе отчет в том, что не потяну. И всегда в этом честно признаюсь.

А что тебя в них отпугивает, что ты не можешь сыграть конкретно?

Это - как пиджак: меряешь и видно, что где-то жмет, где-то тянет, не твой размер, не твой фасон. Так и в роли: ты видишь, удобно ли тебе в ней, стыдно или нет, ловко или неловко. Это просто чувствуется, это – интуиция. Как объяснить это, я не знаю, это видимо, где-то внутри. Поэтому, когда мне говорят: тебе бы в педагогическую деятельность, набрать бы курс какой-нибудь. Я отвечаю: “Ребята, я сам-то разобраться не могу, а каким языком с ними разговаривать?!” Надо ведь расшифровать свой подход к профессии, растолковать его, донести, объяснить. А ведь в нашей профессии нет шаблонов или трафаретов. Да, есть общие правила, общие законы, но этого мало.

Вопросы задавал Павел Подкладов

Продолжение следует.