Любовь и смерть Александра Таирова
Сейчас многие театральные критики называют искусство Таирова не просто суммой более или менее известных спектаклей, но совершенно законченной художественной системой, театральным эпосом. Хотя эпос этот рождался долго и в сложной внутренней борьбе автора с самим собой. До открытия театра в военном 1914-м Таиров 10 лет учился, скитался по столицам и провинции, сыграл сотни ролей и поставил десятки спектаклей. Кстати, одним из учителей Александра Яковлевича был его будущий оппонент в искусстве – Всеволод Мейерхольд. Именно мейерхольдовщине в первую очередь Таиров объявил войну, начиная свой путь в искусстве. Вторым фронтом его борьбы стала “священная корова” – МХТ во главе со Станиславским. Про главный театр страны Таиров говорил, что там актер “порабощен литературой”, а у Мейерхольда, по его словам, актер “задавлен художником-декоратором”. Но это был скорее юношеский полемический задор, чем программа. Потому что первые же спектакли Таирова “обнаружили вкус к большой литературе и к самой изысканной театральной живописи”.
Он вообще был необычен в своих творческих проявлениях: восставал против мхатовской актерской школы, но его лучшая актриса Алиса Коонен была ученицей Станиславского. На первый взгляд, он был “крушителем устоев”, а на деле – впитывал весь опыт российской и мировой сцены, знал все основные направления в искусстве. Главный его принцип заключался в парадоксальном лозунге: “Театр есть театр”. На практике это означало то, что его тянуло “к чистоте жанра”. Он не любил драму, а стремился либо к трагедии, либо к комедии. “Отсюда, - пишут критики, - его реформа театрального пространства, освобождение сцены от мелочной бутафории и стремление к пустынности сценических подмостков. Отсюда – возвышенный культ актерского мастерства – совершенной раскованной пластики, абсолютной музыкальности. Обязательным условием для всех его актеров был балетный экзерсис. “Эмоциональный жест” станет основой большинства его спектаклей”.
На каждом спектакле Таирова зрителя ожидала встреча со знаменитыми художниками, с новой живописью. Спектакли Камерного не походили друг на друга так же, как не были похожи художники, их оформлявшие. Камерный очень часто менял свою внешность: “то его зал превращался в величественную аудиторию с амфитеатром, сияя белизной и светом, то балкон нависал чуть ли не над половиной зала”. Ни один другой театр не открыл столько имен художников: Экстер, Веснин, Якулов, братья Стенберги, Рындин, Коваленко, - теперь эти имена стали классическими. К нему в театр стремились и молодые композиторские дарования. Достаточно назвать Прокофьева, Свиридова, Александрова, Кабалевского. Я не говорю уже о россыпи актерских талантов: из его труппы вышли кумиры нашего театра – Фаина Раневская, Михаил Жаров, Владимир Кенигсон, Николай Церетели. И, конечно, главная актриса Камерного, жена и соратница Таирова - Алиса Коонен.
Один из актеров Таирова – Владимир Торстенсен – незадолго до своей смерти дал эксклюзивное интервью автору этих строк. Вот как он рассказывал о “сдаче” “Оптимистической трагедии” Вишневского реввоенсовету республики. “На балконе сидел весь реввоенсовет: в центре - Ворошилов, по бокам комиссары. В партер посадили какую-то воинскую часть. После первого акта Таиров почувствовал, что “взял” зрительный зал, вышел перед занавесом и сказал: “Уважаемые товарищи, сегодняшний спектакль посвящается 15-летию Красной армии”. На что тенористый голос Ворошилова ответил: “Красная армия принимает этот подарок!” Единственное, что потом сказал Ворошилов: “Александр Яковлевич, что ж это у вас все погибают!” Мимо нас идет Вишневский и говорит: “Я даю слово, что через трое суток будет третий акт”. В этом третьем акте комиссар умирала, а нас – солдат, сидящих в яме, освобождала прибывшая красноармейская часть”. Таиров абсолютно верил в обновляющую силу и справедливость революции. Но она, как водится, без колебаний пожрала одного из лучших своих сынов…
Интересно свидетельство того же Владимира Торстенсена о том, как работал Таиров. “Когда он приходил на репетиции, у него все было уже сделано, мизансценировано… Он жил рядом, в театре, через лестницу. Помню: второй звонок, начало спектакля, открывается дверь – Таиров идет к себе в кабинет. Все было точно. И все работники у него знали свое место: и в смысле работы, и в смысле положения. Поэтому никаких интриг не было. Александр Яковлевич был очень твердым человеком. Но при этом у него была удивительно добрая душа. Вот один пример. Моя жена работала гримером в театре, все парики были делом ее рук. Как-то парик Алисы Георгиевны подвергся критике. Решили, что надо срочно переделывать. Маша осталась работать на ночь, а сына положила рядом. В четыре часа ночи открывается дверь, входит Александр Яковлевич с чашкой черного кофе… В последний год перед закрытием театра в театре обнаружилась трещинка. Александра Яковлевича стали обвинять в том, что он не дает свободу творчества актерам… Театр подходил к своей крайней черте. Спектакли стали другими и не пользовались таким успехом, как раньше. Во всяком случае, те зрители, которые ходили на “Адриенну Лекуврер”, “Жирофле-Жирофля”, “Мадам Бовари” в театр уже не ходили…”
…После закрытия театра Таиров и Коонен прожили вместе еще год. Для Таирова он закончился тем, чем должен был закончиться: приступом бреда, Соловьевской клиникой, безумием. Диагноз: болезнь потрясения - рак мозга…
У автора этих строк накоплено немало материалов об истории Камерного театра, взятых, что называется, из первых уст. Учитывая то, что нынешний год – особый в истории этого театра и самого Таирова, автор надеется, что эта публикация будет иметь свое продолжение.
Павел Подкладов
Использованы некоторые материалы статьи С. Николаевича
Подписывайтесь на NewsInfo.Ru
