Абсурдный пророк и циничный гений

Вот я упомянул ХХ век и призадумался. Наверное, все-таки Бунюэль не принадлежит никакой конкретной эпохе. Он - как бы вне времени и стилей. Про Бунюэля нельзя сказать, что он был родоначальником определенного направления в кинематографе. Он был и сюрреалистом, и реалистом, и символистом, и постмодернистом. Его называли циником и абсурдистом, пророком и провокатором. Можно было бы добавить - мистификатором и романтиком. Хотя над любыми клише он бы издевательски расхохотался. Ибо он был "просто" Бунюэль! Только в его жизни могли переплестись иезуиский колледж в Сарагосе, Сальвадор Дали, нью-йоркский музей современного искусства и "Андалузские псы". Исследователи его творчества говорили, что он "перемешивал эпохи во всех своих фильмах. И не только эпохи. Невероятные фантазии оказывались явью, а реальность оборачивалась дурным сном. Стихия Пути и Сна - это стихия фильмов Бунюэля". Это началось еще в детстве с детства: мальчика считали неисправимым фантазером. "В его придуманном мире Эйфелева башня была циником, пауки превращались в чудовищ, могилы заброшенных кладбищ становились колыбелью снов, а летучие мыши - участниками театральных представлений. Разодетый бандитом, Луис любил напевать: "Ножницы и эта страсть все резать - помогут мне произвести в Испании маленькую революцию".

Впервые автор этих строк столкнулся с загадкой Бунюэля, увидев "Скромное обаяние буржуазии". Главная мысль, появившаяся в моем провинциальном и неискушенном авангардистскими произведениями мозгу, заключалась в том, что меня просто провели. Либо режиссер, либо киномеханики, пустившие разные части картины в неправильной последовательности. "Либо все они сошли с ума", - подытожил я, воспитанный на лучших образцах соцреализма. Ночью меня мучили кошмары: привиделось, что чокнутые персонажи фильма собрались на вечеринку именно в моем доме, и выгнать их из него не представлялось никакой возможности. И только потом я понял, что этот сон был послан мне недаром. Потому что все, что делал Бунюэль, было сном. Он и сам говорил об этом: "Я обожаю сны, даже если это кошмары. Они полны знакомых и узнаваемых препятствий, которые приходится преодолевать. Но мне это безразлично. Именно безумная любовь к снам, удовольствие, ими порождаемое, без какой-либо попытки осмыслить содержание, и объясняет мое сближение с сюрреалистами. "Андалусский пес" родился в результате встречи моего сна со сном Дали. Позднее я не раз буду использовать в своих фильмах сны, отказываясь сообщить им хоть какой-то рациональный характер и не давая никаких разъяснений".

Вот это нахальное "не давая разъяснений" и будет всегда делать кино Бунюэля столь притягательным и загадочным и в 21-м, и в 31-м веке. Потому что в каждой эпохе будет своя "обаятельная буржуазия" и свои "андалузские псы". Всегда будут существовать люди с некими маниями. Бунюэль обожал их. "Мне жаль людей, у которых их нет", - говорил он. Он ненавидел психоанализ и с иронией писал: "Психиатры и психоаналитики много писали о моих картинах... Пусть пишут. Мое неуязвимое воображение поможет мне прожить до конца. Ужасно, если все понимаешь. Какое счастье, когда способен встретить неожиданность!" Однако, те, кто его знал, с удивлением рассказывали, что воображение Бунюэля сочеталось с реальным осмыслением жизни. Он писал сценарии, был продюсером, в Мексике за четыре-пять недель снимал фильмы и монтировал их за десять дней. Он за восемь недель снял "Дневную красавицу", использовав при этом смехотворно малое количество пленки.

Он был учеником иезуитского колледжа, но других таких атеистов, как он, сыскать было трудно. По дороге Сантъяго, возле которой он провел детство, всегда шли паломники. Может быть, он ее за это возненавидел. А , может быть, паломников, которые "осквернили" его дорогу…Ибо по ней потом шли многие его киногерои, в том числе из "Скромного обаяния…" Тема нравственного разложения в его фильмах всегда была главной. В скандальной "Виридиане", например, исполненная святости девушка оказывается растленной. Примеров можно приводить немало…Последним его фильмом, за который он был номинирован на "Оскара", стал "Этот смутный объект желаний". Хороший критик так написал о нем так: "Невозможность обладания женским телом в этом фильме становится сродни невозможности постижения истины. И бунюэлевские вечные вопросы остаются, как всегда, без ответа. Финальными кадрами картины 77-летний режиссер завершил свой портрет века, ровесником, которого он был".

Казалось, что он был оторван от реальной жизни с ее экономическим катаклизмами и политическим взрывами. Но, как это ни удивительно, в конце жизни писал: "Об одном я грущу: я не буду знать, что произойдет в нашем мире после меня, ведь я оставляю его в состоянии движения, словно посреди чтения романа, продолжение которого еще не опубликовано. Мне кажется, что прежде люди не испытывали такого любопытства к тому, что будет после их смерти, во всяком случае, оно не было таким сильным. Ведь мир так медленно менялся. Признаюсь еще в одном: несмотря на всю свою ненависть к газетам, я хотел бы вставать из гроба каждые десять лет, подходить к киоску и покупать несколько газет. Я не прошу ничего больше. С газетами под мышкой, бледный, прижимаясь к стенам, я возвращался бы на кладбище, и там читал бы о несчастьях мира. После чего, умиротворенный, засыпал бы снова под надежным покровом своего могильного камня".

Не думаю, однако, что, если бы это произошло на самом деле, е наш нынешний мир его чем-нибудь порадовал…

Павел Подкладов

Использованы фрагменты статьи Олега Измайлова