Узревший бесконечность - к 470-летию со дня рождения Джордано Бруно

Почти полтысячи лет прошло с того дня, когда единственный сын Джиованни Бруно увидел свет — и до сих пор вокруг личности "академика ни одной из академий", "врага педантов", "сына Матери-Земли и Отца-Солнца" (это — лишь немногие из эпитетов, которыми Джордано Бруно аттестовал себя), кипят споры, издаются монографии, художественные произведения (довольно сказать, что о Бруно писали Шеллинг, Дж. Линдсей, Моррис Уэст, А. Суинберн), его труды переиздаются и исследуются до сих пор.

Кем же был этот "героический энтузиаст" (еще одно самоопределение Бруно)?

Получивший при крещении имя Филиппо (в честь испанского короля, чья зловещая фигура знакома каждому хотя бы по книге де Костера), сын отставного гонфалоньера (знаменосца) неаполитанского полка испанской короны Джиованни Бруно и Фраулисы Саволино из Нолы, родился в 1548 году — только эту дату сохранила для потомков инквизиция.

Филиппо родился в "Счастливой Кампанье", как с древних времен называли местность между Неаполитанским заливом и Везувием, чья изверженная лава давала плодородие почве, а цепь холмов с востока защищала от ветров. Городок Нола, любовь к которому Бруно пронес через всю жизнь (не зря он именовал себя "Ноланцем", а свою философию — "ноланской"), существовал еще во времена Октавиана Августа.

Там, между холмом Чикала и великим вулканом, и прошло детство Филиппо, и именно во время прогулок с отцом, развивавшим без того деятельный и любознательный ум мальчика, Филиппо начал читать самую великую из книг — книгу Природы.

Видя незаурядные задатки ребенка, Фраулиса и друг семьи, поэт Тансилло (потом Бруно выведет его как действующее лицо в своих диалогах), решили, что мальчик должен получить систематическое образование. Так, в 1559 году маленький Ноланец попал в Неаполь, сначала — в частную школу, а потом — стал дополнительно посещать лекции ученого-доминиканца Теофила да Вайрано, познакомившего неаполитанских гуманистов со своими комментариями к пока не запрещенной книге Коперника.

Интуитивное познание природы юным Бруно приобрело регулярность, и более того — участвуя в "академии" да Вайрано, юноша впервые проявил блестящую память, немало поразившую его наставников.

Однако… при всех своих данных Филиппо оставался сыном отставного гонфалоньера, и путь в знаменитый Студио Женерале, неаполитанский университет, основанный еще при Штауфенах, был для него закрыт. Кто знает, как сложилась бы судьба юного Ноланца, сумей он получить светское образование, но обстоятельства вынудили его оставить шумные улицы Неаполя и диспуты в неоплатонических кружках ради поступления во внутреннюю монастырскую "схолию".

Учеба у доминиканцев была бесплатна, при условии… принятия пострига. Семнадцатилетним юношей, в 1565 году, Филиппо становится послушником ордена св. Доминика, и вскоре успехи в науках открывают ему не только продвижение по церковной лестнице, но и доступ в монастырскую библиотеку. Легко можно понять, что влекли "брата Джордано" (а именно такое имя Филиппо получил, став монахом) не обширные своды комментариев к трудам Аквината и других "отцов церкви", а так называемый "отдел Индекса", то есть, запрещенные католичеством книги.

Это было довольно пестрое собрание — от "языческих" авторов до трудов тех теологов, что осмеливались толковать библию и сомневаться во многих ее частях, что противоречило решению Никейского собора, положившему начало запрету книг. Под влиянием иконоборческих трудов молодой монах выставляет из кельи статуэтки святых, оставив лишь распятие, и резко отзывается о чтении благочестиво-слащавой книжки "Семь радостей Богоматери", посоветовав собрату по ордену лучше ознакомиться с трудами Аквината или Августина.

Церковное начальство было готово закрывать на это глаза, тем более, что в 1571 году самолично понтифик Пий V пожелал взглянуть на "неаполитанское чудо", и Бруно настолько ярко продемонстрировал в Риме, перед высшим духовенством, искусство памяти, что на следующий год был рукоположен в священники, а в 1575 году успешно защитил тезисы, необходимые для получения степени доктора теологии. Казалось, перед молодым прелатом открывается блестящая дорога, и сын солдата сможет надеть кардинальскую шапку, однако…

Жизнь церковника, неизбежно полная лжи, фальши, пресмыкательства перед сильными и презрения к "пастве", отвращала по-рыцарски благородную душу Бруно. Именно в монастыре он пробует себя как сатирик — ныне утраченные диалоги "Ноев Ковчег" и "Ослиные сонеты" высмеивали "блаженное неведение" одних монахов и "волчью хватку" других. Вдобавок, католицизм полагал Природу "грешной" и ее изучение — делом еретическим, как и любое сомнение в словах своих святых.

А сомнение было неотъемлемой частью интеллекта Бруно. Стоило ему усомниться в критике церковниками учения Ария, в беседе с иезуитом испанского происхождения Монтальчино, в Рим полетел донос. Желая упредить его, Ноланец самовольно отправился в Рим, где, остановившись в монастыре Санта-Мария делла Минерва, на следующий день узнал об убийстве своего собрата-доминиканца из Неаполя. Вдобавок, в келье Бруно были обнаружены запрещенные книги — этого было довольно, чтобы молодой человек навсегда расстался с монашеской рясой, выбрав путь "бродячего ученого".

Чему же учил Джордано во время своих странствий по Европе, от Генуи до Праги?

Его философия выкристаллизовывалась постепенно. Он не довольствовался принятой церковью почти механической картиной мироздания, которую мы с вами сравнили бы с цветком, изображавшим Землю, под девятью колпаками, на девятый из которых наклеены звезды. Неподвижные звезды, в отличие от подвижных, или планет (Солнце и Луна тогда тоже считались церковниками "планетами"), которым дозволено двигаться "по эпициклу и деференту", иными словами, в этих выпукло-вогнутых колпаках центр каждой планеты обращался по одной траектории, а окружность — по другой.

Все это было сложно, запутанно, но кое-как помогало определять сроки праздников и даже предсказывать затмения. И, разумеется, набожный католик не мог даже помыслить, что за последним из колпаков есть что-то, кроме бога, иначе — "Первопричины" и "Движителя". Вниз так же симметрично располагались девять обращенных вниз колпаков, те самые "девять кругов ада", описанные Данте (это была христианская "надстройка" исходно эллинистической птолемеевской системы).

Но и в детстве, и в монастыре Джордано видел движение "неподвижных" звёзд, как сын земледельца, он знал, что на весеннем небе располагаются другие созвездия, чем на осеннем, а в кружке да Вайрано узнал о гелиоцентризме — системе, согласно которой Земля, Луна и остальные планеты вращаются вокруг Солнца, которое есть звезда — такая же, как знакомые по Ноланским ночам Арктур, Сириус, Вега…

Коперник остановился на этом, но "дерзанья золотые кони" влекли Бруно дальше. Коль скоро вращается Солнце, иначе было бы невозможным вращение планет, естественно, и все звезды — тоже являются солнцами для своих планет, на которых, и Ноланец был в этом уверен, "обитают живые существа, которые возделывают их", в то время, как иудео-христианская космогония предполагала единый мир, созданный единым творцом!

Дальше — больше. В том же диалоге "О бесконечности…" Джордано Бруно называет звезды "первыми и божественными телами", утверждая хрестоматийно известное для нас — но кощунственное по меркам его века — "Вселенная не имеет ни меры, ни края, но безмерна и бесконечна", что в корне противоречит не только уютно околпаченному птолемеевскому мирку, но и идее единого творца!

А в диалоге "Изгнание Торжествующего Зверя", посвященном Филипу Сидни, Ноланец открыто заявляет: "Природа — это Бог в вещах", имея в виду, что любая частица Вселенной божественна, поскольку содержит духовный огонь, что идет вразрез с идеей иудео-христианства о "проклятой после грехопадения человека" природе! Это уже не неоплатонизм, отсветы которого католицизм был согласен терпеть, это — прямое следование герменевтике, запретной "египетской мудрости" или "панпсихизму", как сказали бы мы.

Неудивительно, что и "Изгнание…", и "О бесконечности…" и сатирическая комедия "Подсвечник" (Il Candelajo; известен сокращенный перевод на русский, названный "Неаполитанская улица") могли увидеть свет только в Англии, стране, откровенно враждебной Риму, где протестантство стало государственной религией (Бруно жил там с 1583 по 1585 годы, и был знаком не только с членами Тайного Совета, но и вхож в круг образованных ценителей философии — оказал влияние на творчество Рэйли и Марло).

Разумеется, венценосных особ от Франции до Праги не особо интересовало, что вокруг чего движется, их, как и Пия V, волновало бруновское "искусство памяти", уроками которого ему и приходилось зарабатывать на жизнь. А любая система, совершенствующая или хотя бы позволяющая понять работу человеческого тела, или его частей в ту эпоху относилась к… магическим искусствам! За изучение кровообращения был осужден Сервет, за анатомические занятия — Везалий, так что совершенствование памяти, мнемотехника, тогда было очень скользкой дорожкой.

И, тем не менее, Ноланец мог бы остаться в любом из лютеранских государств, если бы… он не был Ноланцем! Если бы он сумел заглушить в сердце память о родине и спустя годы научиться применяться к обстоятельствам. Ведь были Флорио, Морденте, другие итальянские ученые, обретшие вторую родину в Англии или Праге… но для Бруно родина существовала только одна.

В роковой для себя день он принял предложение венецианского агента инквизиции — Мочениго, учить его "искусству памяти". Вот только потомку дожей, как диккенсовскому Эбинезиру, была нужна вовсе не наука, изощряющая интеллект. Его мысли, как Земля вокруг Солнца, вращались исключительно вокруг золота, и, поняв, что Ноланец с презрением относится к вульгарной алхимии, мессэр Мочениго со спокойной душой препоручил "убыточного" учителя в руки инквизиции.

Такой вариант событий Бруно предполагал, зная прагматический характер венецианской инквизиции (искусство памяти не считалось ею запретным, а костер грозил только "врагам республики"), мог надеяться на более-менее длительное заточение и лишение сана. Сам инквизитор Контарини удовольствовался покаянием Ноланца, признавая его человеком весьма выдающихся способностей и редкого душевного склада. Но…

Римская инквизиция признавала независимость венецианской очень своеобразно, и в случае Бруно просто не могла допустить, что "еретик" останется более-менее свободно жить в "Серениссиме". Крючкотворством, лестью, подкупом — а под конец и открытым давлением, понтифик вынудил венецианцев выдать ученого.

Очень, очень многого Торжествующий Зверь не мог простить Ноланцу — от первых проявлений свободомыслия вроде вынесения из кельи статуэток и спрятанных сочинений Эразма, до признания единства человека с природой, признания божественной частицы во всем, до оживления бескрайней Вселенной.

Процесс тянулся семь долгих лет, семь лет тюремного заключения, допросов и пыток для Бруно — и семь лет тщательного изучения его книг авторитетами от теологии, среди которых особенно выделялся неукротимостью Роберто Беллармино, не останавливавшийся ни перед чем в требовании казни для Ноланца. (Заметим, что понтифик не заходил так далеко — его вполне устроило бы публичное покаяние Бруно, то есть — отречение от Ноланской философии, после чего Джордано повторил бы, скорее всего, судьбу своего младшего современника — Томмазо Кампанеллы, обреченного более двадцати лет гнить в папских застенках, чтобы выйти на свободу полуслепым и преждевременно изможденным).

Беллармино одержал внешнюю победу, настояв на сожжении Бруно, как "закоренелого еретика". Это понял и подсудимый, за месяц до казни бросивший в лицо трибуналу — кто знает, может быть, вы с большим страхом произносите мне приговор, чем я его выслушиваю. Скованный цепями, измученный заключением и пытками, обреченный мучительной казни, он не склонял головы.

Сам Беллармино, действительно, настолько боялся последних слов узника, что ранним утром 17 февраля 1600 года язык осужденного был проткнут железным шипом, и в таком виде Джордано Бруно из Нолы был доставлен на Campo di Fiori, "Площадь Цветов", где, уже объятый пламенем на помосте-talamo, нашел силы для последнего гордого жеста — когда к его лицу поднесли крест, узревший Бесконечность миров сумел отвернуться от символа того, что он именовал Торжествующим Зверем.

… В 1889 году на Площади Цветов при огромном стечении ученых, поэтов и неравнодушных людей почти из всех стран Европы, был открыт памятник Бруно работы итальянского скульптора Этторе Феррари. Надпись на постаменте гласит — "Джордано Бруно — от века, который он предвидел". В этом — внутренняя, окончательная победа Ноланца, "Адама нового мира", как назвал роман о нем Линдсей.

Автор — Юрий Север