Алмаз в пепле или кое-что о бесах

Я иногда задаю своим знаменитым собеседникам вовсе не комплиментарный, а сугубо прагматичный вопрос: трудно ли быть великим (выдающимся, знаменитым, известным – в зависимости от статуса)? И зачастую получаю не очень конкретные ответы. Думаю, что если бы я был таковым, то жить мне было бы тяжело: от тебя требуют все новых и новых шедевров, а ты всего-навсего человек и ничто человеческое тебе не чуждо. Хочется творить, выдумывать, пробовать, погружаться в неведомое, а вокруг орут: "Даешь великое!"

Наверное, и моему нынешнему герою - пану Анджею Вайде, которому сегодня "стукнул" всего-навсего 81-й годочек, в этом смысле всегда было тяжко. Но, как говорится, назвался гением, полезай на Олимп и держи марку. Баловник котяра Бегемот козырнул бы здесь известным афоризмом: "Ноблесс оближ!"

Пожалуй, именно Вайда с его фильмом "Пепел и алмаз" стал глотком "свежего европейского воздуха" в нашем задушенном коммунистической бюрократией искусстве. Автор этих строк по молодости и неразумению не мог тогда оценить значение этого прорыва, но по реакции старших понимал, что это был скрытый бунт против так называемого социализма и его идеологии. И, хотя фильм показали по телевизору, громко о нем предпочитали не говорить. Кроме того, там была очень откровенная по тем временам (по нынешним – абсолютно целомудренная) сцена в постели, в процессе просмотра которой моя бабушка ворчала, что у меня еще до такого нос не дорос. И только потом я узнал, что первые три фильма Вайды, в том числе и тот, о котором идет речь, стали одним из глубочайших исследований последствий страшной войны. Ко всему прочему, он открыл зрителям одного из самых выдающихся польских актеров – Збигнева Цибульского.

Для самого Вайды его трилогия была некоей исповедью, ведь он, будучи подростком, воевал в польском Сопротивлении. Добавлю, что "Пепел и алмаз" также принес автору первые радостные неприятности: власти запретили показ картины, так как в ней было явлено публике убийство секретаря райкома партии. Читатель усмехнется, как это может быть: радостные неприятности?! И, тем не менее, несмотря на кажущуюся алогичность, это так. Потому что и в СССР, и в "странах народной демократии" простой народ знал: раз произведение запретили, значит, это – штука стоящая. Так, сама того не ведая, польская партийная бюрократия, говоря нынешним языком, "пропиарила" молодого режиссера. Замечу, что в наше время власти (во всяком случае – российские) стали умнее: они порой просто не замечают ослушника, "умные" продюсеры с ним не связываются, и тогда – хоть на пупе вертись, "в люди" не выйдешь. Но в те благословенные годы власти пытались "дожимать" диссидентствующих представителей интеллигенции любыми способами. Практически до самой перестройки Вайду гнобили и вставляли палки в колеса. В 1983 году была распущена его собственная группа "Студия Х", но он продолжал снимать. В 1984 году вышел фильм "Любовь в Германии", а в 1987 – "Одержимая". После развала того, что называлось социалистическим лагерем, Вайда стал одним из активных строителей новой Польши и в 1989 году был выбран кандидатом от Солидарности в польский парламент. Хотя многие историки сходятся во мнении, что "прежде чем в Польше появилась пролетарская "Солидарность" с политическими целями и задачами, сказала свое слово солидарность кинематографическая, которая зародилась в Лодзинской киношколе, а затем приобрела законченную форму, именуемую "Польская школа".

Потом пан Анджей напишет книгу и поставит в ней пренеприятный вопрос: почему настоящая польская кинематография родилась именно в годы коммунистического угнетения, цензуры и "полочной дисциплины", а в годы демократии шедевров, мягко говоря, поубавилось? Ответа на этот вопрос до сих пор нет, в том числе и применительно к российским реалиям. Это – парадокс, над которым еще предстоит поразмыслить социологам, психологам и политикам. Сам Вайда в своей книге по этому поводу отшутился: "Существуют красивые цветы, растущие только на болоте, они гибнут, когда болото осушено". Может быть, отчасти на этот вопрос дает ответ известная русская поговорка: запретный плод слаще?

Между тем, пана Вайду продолжает мучить тема тоталитаризма в любых его проявлениях. Поэтому, как говорят биографы, настольной его книгой всегда были "Бесы", к которым он периодически возвращался на разных сценах. Он с радостью согласился поставить спектакль в "Современнике", когда его позвала Галина Волчек. И перед премьерой сказал важные и страшные слова: "Достоевский с ужасом всматривался в приближающееся будущее, рассчитывая на то, что его читатели, вооруженные этим предупреждением, найдут силы, чтобы противостоять манипуляциям Верховенских, нигилизму Ставрогиных, и опасной тупости рассуждений Шигалевых о "развитии общества". Достоевский – в чем я убедился, работая во многих странах – понятен везде. Но достаточно ли его слова и его предсказания услышаны здесь, в России? Покинули ли ее бесы?.. И наступило ли время исцеления, о котором мечтал Достоевский?" Честно говоря, я не рискую ответить на этот вопрос однозначно. И поэтому иногда, размышляя об этом, чувствую, как бегут по телу мурашки и "прошибает" холодный пот.

Вайда в своем российском спектакле тоже никаких ответов не дает. Как пишут критики, его спектакль стал иллюстрацией, "в которой нет ни грамма театрального, все очень прямо и очень в лоб. Для того, чтобы смотреть этот спектакль, не требуется читать роман, напротив – если по несчастливой случайности Достоевский некогда был читан, следует забыть его перед спектаклем начисто и навсегда, записавшись, к примеру, на сеанс гипноза или просто хорошенько стукнув себя кирпичом по голове. Постановка Анджея Вайды, как и инсценировка Альбера Камю, проста как мычание". Я подумал, а может нашему зрителю пока так и надо – "просто, как мычание"? Иначе допрем поздно, как тот жираф.

81 год: много это или мало? Судите сами: в октябре прошлого года великий поляк приступил к съемкам своего нового фильма "Post Mortem". Тема – трагедия в Катыни. Вернее, как сказал сам режиссер, "ложь вокруг катынского преступления". Ко всему прочему, в сердце пана Анджея стучит пепел отца - офицера польской армии, расстрелянного в Катыни. Главными героинями фильма будут женщины. В основу сюжета легла подлинная история матери самого Анджея Вайды, которая не дождалась возвращения мужа из лагеря, куда его заключило НКВД.

О нынешнем кино Вайда в своей книге рассуждает с иронией. Говорит, что это – уже другое кино. И что кинематографист в прежнем смысле этого понятия - исчезающая профессия.

Но, слава Богу, не исчезнувшая, не так ли, пан Анджей?!

Павел Подкладов