Как инструктор по куроводству уродовал жизнь советских людей

Он в шесть лет едва не утонул в Неве, а потом из-за единицы по русскому сочинению хотел покончить жизнь самоубийством. Звали этого человека Михаил Зощенко. 10 августа Россия отмечает его 110-летие.

Родился Зощенко в семье художника-передвижника на Петербургской стороне в доме №4 по Большой Разночинной улице. В раннем детстве стал писать рассказы и стихи, но все же был двоечником по предмету “русская словесность”. Бог миловал его от самоубийства, и в 1913 году после окончания гимназии, будущий писатель поступил на юридический факультет Петербургского института. Юристом он не стал, ибо через год был отчислен за неуплату. Пришлось идти работать контролером на Кавказскую железную дорогу. Услышав о начале войны, Зощенко решает идти на военную службу. Сам он этот свой шаг комментировал так: “У меня не было, сколько я помню, патриотического настроения – я попросту не мог сидеть на одном месте”. Его сначала зачисляют юнкером рядового состава в Павловское военное училище на правах вольноопределяющегося 1-го разряда, а затем он, окончив ускоренные четырехмесячные курсы военного времени, уходит на фронт. Он участвовал во многих боях, был ранен, отравлен газами. Начав воевать в звании прапорщика, Михаил Зощенко был отчислен в резерв (из-за последствий отравления газами) в звании капитана и награжден за боевые заслуги четырьмя орденами. В том числе, и Георгиевским крестом!

Но, будучи отравленным, он все равно не мог сидеть на одном месте. Грянули революции, и он кинулся в их водоворот. После Февральской его назначают начальником почт и телеграфа и комендантом Главного почтамта. Потом командируют в Архангельск, назначают адъютантом дружины, выбирают секретарем полкового суда. После октябрьского переворота он вновь отправляется на фронт: уже на гражданскую войну. Причем в конце января 1919 года добровольно записывается в Красную Армию. Зощенко служит в 1-м Образцовом полку деревенской бедноты полковым адъютантом, участвует в боях под Нарвой и Ямбургом против отрядов Булак-Балаховича. Однако после сердечного приступа ему пришлось демобилизоваться и вернуться в Петроград. Думаете успокоился? Отнюдь! Более того, бросался от одного занятия к другому, переменил, по его же словам, десять или двенадцать профессий. С 1918 по 1921 год был агентом уголовного розыска, инструктором по кролиководству и куроводству, милиционером. “Изучил два ремесла - сапожное и столярное… последняя моя профессия до писательства - конторское занятие”.

И только, отбегав своё по жизни, Зощенко становится настоящим писателем. Под влиянием модных в столичной молодежной среде литераторов – Арцыбашева, Вербицкой, Ал. Каменского – он пишет рассказы “Актриса”, “Мещаночка”, “Сосед”. Его рассказы как-то прочитал Горький, и, говорят, хохотал до слез. Потом Зощенко знакомится с группой писателей – лидеров литературы тех лет, которые образовывают группу “Серапионовы братья”. У них, как пишут критики, “не было никакой специальной программы и задач, кроме одной – сохранить творческую свободу, жить независимо от политической конъюнктуры”. Но они тогда еще не знали, что в нашей стране без политики невозможно было даже гардеробщиком работать…

Но пока все шло на редкость хорошо: рассказы лились, как из рога изобилия, Зощенко печатали громадными тиражами, были изданы два шеститомных собрания сочинений. Вышла даже монография, посвященная его творчеству. Зощенко поражал, удивлял, радовал, восхищал! Это был невиданный ранее язык, у него все смешалось в кучу: “страорежимные” выражения, слоганы агиток, грубый уличный говорок”. Трагическая, печальная сторона жизни у Зощенко вместо слез, ужаса вызывала смех. Он утверждал, что в его рассказах “нет ни капли выдумки. Здесь все - голая правда”. Позволю себе процитировать:

Конечно, это дело мелкое. Оно, братцы мои, до того мелкое, что некоторые наши читатели, наверное, даже оскорбятся или драться полезут. Что вы, скажут, сучьи дети, начали такие небольшие "проблемки" затрагивать? Кругом, скажут, Китай и еще чего-нибудь такое, а вы, например, ваньку валяете. А дельце это, не спорим, действительно небольшое. Внутридомашнее. Насчет крупы. На прошлой неделе я, знаете, слегка захворал. Объелся. Брюквой. Начались ужасные боли. И через это я побежал в амбулаторию. Медик меня внимательно осмотрел и говорит:

- Может, ангина, а может, паратиф. Выяснится, когда помрете... Главный курс лечения - не надо наваливаться на сырые продукты питания. Кушайте диету. Наилучше всего овсянку или геркулес.

Немедленно послал я свою супругу за крупой.

- Только, говорю, Анна Петровна, не покупайте дряни. Купите что-нибудь особенное. Здоровье - дело драгоценное, и за лишним пятачком я не постою.

Прибегает супруга обратно и веселится.

- Простая, говорит, крупа стоит двугривенный. Только я не стала эту крупу покупать. Я купила настоящий натуральный геркулес. Сорок копеек коробка.

Посмотрели на коробку - что-нибудь особенное. Красивая раскраска. Человек с гирей нарисован. Разные интеллигентные слова напечатаны. Роскошь!

Велел сварить эту диету. Сварили - действительно, очень вкусная, белая, мягкая. Одно худо - шамать ее нельзя. Единственный недостаток. Шамать-то, конечно, ее можно, но плеваться надо. Приходится все выплевывать. Очень уж шелухи много. Шелуха заедает. Единственный недостаток. Посмотрел на тарелку с аппетитом, понюхал и лег спать. И поправился. Наверно, оттого что не съел. А иначе - болезнь могла бы боком обернуться. А так остальное - все ничего, слава богу. Дела идут, контора пишет. Качество улучшается.

И при всем этом – страшная, разрывающая душу меланхолия. Его биографы пишут: “Зощенко мучился ею, сколько себя помнил, но к врачам обратился в начале двадцатых, когда его, так сказать, приняли в литературу, когда кончилась для него гражданская война за кусок хлеба. Лечили его в точности как Евгения Онегина: “Мне прописывали воду и вовнутрь, и снаружи. Меня сажали в ванны, завертывали в мокрые простыни, прописывали души. Посылали на море – путешествовать и купаться. Боже мой! От одного этого лечения могла возникнуть тоска”. Главное – он боялся есть. Не мог себя заставить. Был похож на скелета, ужасно мерз. Но потом его вдруг осенило: он нашел способ самоисцеления и даже описал это в повести “Перед восходом солнца”. Сделал он это себе на гибель. На повесть обрушились “доброжелатели”, и ее публикация была приостановлена. Как писал Самуил Лурье: “… Джугашвили его разгадал – храбреца, гордеца, дворянчика, офицера: обругать, как собаку, ни за что на всю страну – сразу сломается и навсегда. Тем более что товарищи по перу не останутся в стороне – прогонят из литературы взашей”. Но еще до “братьев-писателей” постарались верные псы сухорукого генсека.

Вслед за известным постановлением ЦК ВКП(б) 1946 года Жданов так характеризовал творчество писателя в своем докладе: “Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копанье в самых низменных и мелочных сторонах быта... Изображение жизни советских людей, нарочито уродливое, карикатурное... пусть убирается из советской литературы”. На письмо Зощенко Сталину (“Я никогда не был антисоветским человеком... Я никогда не был литературным пройдохой или низким человеком”) ответа не было. Исключенный в 1946 году из Союза писателей, он жил лишь литературными переводами. До 1956 не вышло ни одной его книги. Он не оправился от удара и умер 22 июля 1958 года. Но усач был последовательным до конца: разрешения на захоронение Зощенко в Ленинграде дано не было. Прах писателя покоится на кладбище в Сестрорецке.

Павел Подкладов

Использованы материалы статей С. Лурье, М. Кучерской, некоторые материалы, опубликованные в Интернете, а также рассказ М. Зощенко “Что-нибудь особенное”