Конармия, порнография и Беня по прозвищу “Король”

Этот человек, как пишут литературоведы, сделал одесский жаргон большой литературой. “Я беру пустяк – анекдот, базарный рассказ, и делаю из него вещь, от которой сам не могу оторваться... Над ним будут смеяться вовсе не потому, что он веселый, а потому, что всегда хочется смеяться при человеческой удаче”, – объяснял он впоследствии свои творческие устремления.

Он был сыном состоятельного торговца. Учился в Одесском коммерческом училище, где получил фактически гимназическое образование, но вместо древних языков изучал химию, политэкономию, современные иностранные языки. О своем отрочестве писал потом так: “По настоянию отца изучал до шестнадцати лет еврейский язык, Библию, Талмуд. Дома жилось трудно, потому что с утра до ночи заставляли заниматься множеством наук. Отдыхал я в школе”. Говоря об “отдыхе”, Бабель имел в виду ощущение свободы: по его воспоминаниям, на переменах или после занятий ученики уходили в порт, в греческие кофейни или на Молдаванку “пить в погребах дешевое бессарабское вино”. Все эти впечатления легли позднее в основу ранней прозы Бабеля и его “Одесских рассказов”. Сначала, правда, он почему-то стал писать рассказы на французском языке, но быстро бросил. В 1915 закончил Коммерческий Институт в Киеве. Не получив право на жительство вне черты оседлости, пытался печатать свои сочинения в Петрограде. При содействии А. М. Горького выступил в журнале “Летопись” с рассказами.

Вот как вспоминает эти дни сам Бабель. “Лет двадцать тому назад, находясь в весьма нежном возрасте, расхаживал я по городу Санкт-Петербургу с липовым документом в кармане и - в лютую зиму - без пальто. Пальто, надо признаться, у меня было, но я не надевал его по принципиальным соображениям. Собственность мою в ту пору составляли несколько рассказов - столь же коротких, сколь и рискованных. Рассказы эти я разносил по редакциям, никому не приходило в голову читать их, а если они кому-нибудь попадались на глаза, то производили обратное действие. Редактор одного из журналов выслал мне через швейцара рубль, другой редактор сказал о рукописи, что это сущая чепуха, но что у тестя его есть мучной лабаз и в лабаз этот можно поступить приказчиком… Я отказался и понял, что мне не остается ничего другого, как пойти к Горькому”. Основатель соцреализма отнесся к молодому одесситу весьма доброжелательно. Он сказал (цитирую Бабеля): “Гвозди бывают маленькие, бывают и большие - с мой палец. - И он поднес к моим глазам длинный, сильно и нежно вылепленный палец. - Писательский путь, уважаемый пистолет (с ударением на о), усеян гвоздями, преимущественно крупного формата. Ходить по ним придется босыми ногами, крови сойдет довольно, и с каждым годом она будет течь все обильнее... Слабый вы человек - вас купят и продадут, вас затормошат, усыпят, и вы увянете, притворившись деревом в цвету... Честному же человеку, честному литератору и революционеру пройти по этой дороге - великая честь, на каковые нелегкие действия я вас, сударь, и благословляю...”

Кстати, за некоторые свои ранние рассказы он был привлечен к уголовной ответственности по ст. 1001 (порнография) и за попытку ниспровергнуть существующий строй. Февральская революция 1917 избавила Бабеля от суда. Сам он рассказывал об этом в свойственной ему стебовато-ироничной манере: “Краткость содержания соперничала в моих творениях с решительным забвением приличий. Часть из них, к счастью благонамеренных людей, не явилась на свет. Вырезанные из журналов, они послужили поводом для привлечения меня к суду по двум статьям сразу - за попытку ниспровергнуть существующий строй и за порнографию. Суд надо мной должен был состояться в марте 1917 года, но вступившийся за меня народ в конце февраля восстал, сжег обвинительное заключение, а вместе с ним и самое здание Окружного суда”.

Позже, с 1917 по 1924 годы Бабель работал в ЧК, сотрудничал в газете “Новая жизнь”, был солдатом на фронте в составе Первой конной армии, служил в Одесском губкоме. С 1924 жил в Москве, писал пьесы, киносценарии, рассказы, занимался переводами. Настоящая слава обрушилась на него после публикации рассказов из “Конармии” в газете “Красная новь”. Кстати, даже сейчас некоторые из них без содрогания читать невозможно. И дело было вовсе не в том, кто прав – белые или красные, а в самой природе жестокости человека. После публикации “Конармии” Бабель подвергся ожесточенным нападкам за “дегероизацию” истории. Известный верховой ездок Семен Буденный решил собственноручно расправиться со щелкопером и разродился статьей “Бабизм Бабеля”. Но за молодого писателя вступился Горький. Кстати, редактору “Красной нови” припомнили Бабеля: в 1924 году он был расстрелян. Бабелю “повезло” чуть больше: его арестовали только через 15 лет…

Но за эти 15 лет он успел написать “Одесские рассказы”, в которых “трагическое соединялось со смешным, искренность соседствовала с лукавством. Магия его воображения была настолько сильна, что... слушали его, затаив дыхание” – так писала Татьяна Тэсс. Однако, в начале 30-х лучший друг всех советских (и, в частности, еврейских) писателей, видимо, решил, что надо ставить в деле Бабеля точку. В конце 1930-х по стране прокатилась волна репрессий. В то время Бабеля печатали крайне редко, поскольку он не освещал успехов партии и не выражал любви к вождю (как это требовалось от писателей). На съезде писателей он был подвергнут резкой критике за то, что “оторвался от жизни, отяжелел, стал наблюдателем...”. Для Бабеля это не было неожиданностью. После смерти М. Горького он сказал: “Ну, теперь все, каюк. Жить мне не дадут”. 15 мая 1939 года его арестовали по обвинению в принадлежности к троцкистской террористической организации и в шпионаже в пользу французской и австрийской разведок.

При аресте забрали все его рукописи, дневники и наброски, которые впоследствии так и не удалось разыскать. 27 января 1940 года певец Молдаванки был расстрелян. Реабилитирован в 1954 году. Спустя несколько десятков лет Бабель вернулся в Одессу своими книгами, инсценировками рассказов, экспонатами Литературного музея, мемориальной доской на Ришельевской, 17, улицей Бабеля на его родной Молдаванке...

Павел Подкладов