Лия Ахеджакова: “Когда чувствую себя соавтором – я летаю”

- Я думала, что в Московском ТЮЗе буду играть юных прекрасных девочек, Джульетт. Там в то время ставили классику и Шекспира в том числе. Но оказалось, что виды на меня были другие. Глядели на меня “узкопрофессионально”: травести и баста! Правда, у Павла Хомского я сыграла какую-то девочку, а у Гиги Лордкипанидзе – бабушку. Это в двадцать-то лет. Конечно, это были крохи, хотя были и пpeлестные вещи, которые актер должен в своей жизни сыграть. Например, ослик Иа-Иа, в “Винни Пухе”. Ушла я раньше, чем туда пришла Генриетта Яновская, и ТЮЗ стал “нормальным” театром. Я имею в виду правильные отношения между актером и режиссером.

- Придя в “Современник”, Вы восемь лет ждали серьезной роли…

- …вообще – роли. Тогда очень любили, чтобы мальчиков играли девочки. Театр стал меняться гораздо позже, когда амплуа перестало быть основополагающим законом сцены. Тогда появились актеры, переступившие через это проклятое амплуа. Первая роль в “Современнике” оказалась тоже не совсем обычной. Это была старушка-пенсионерка тетя Соня в спектакле “Cпешите делать добро” по пьесе Рощина.

- Но самой серьезной ролью в начале пути стала, наверное, Коломбина?

- Да, Коломбина решила мою судьбу. Это ведь было серьезное испытание: более трех часов на сцене, четыре совершенно разных характера. Виктюк тогда только “набирал высоту”, он вложил в этот спектакль столько сил, энергии, таланта и очень много дал мне и моему партнеру Гарику Леонтьеву, да и всем остальным актерам. Мы долго и серьезно репетировали. Спектакль для меня был и физически очень тяжелым. Однако я его играла много лет.

- Оставила ли какой-то след в Вашей душе роль Варвары в “Мелком бесе” Виктюка?

- Это был один из редких случаев, когда мне досталась настоящая русская классика, замечательный материал. Между тем считается, что это была неудача Виктюка. Но на мой взгляд, это та неудача, которая становится серьезнее иных удач. Это была важная веха в его творчестве, да и в жизни театра. Мало кто любил этот спектакль, даже среди актеров. Лишь несколько человек относилось к нему хорошо. Он был какой-то роковой. На генеральной репетиции при полном зале я потеряла сознание, упала с неправильно сделанной декорации. У меня было тяжелое сотрясение мозга, я едва не погибла.

- Опять процитирую Вас: каждую роль “питают” обстоятельства личной жизни актера. Что же Вас питало, когда вы работали над этой дьяволицей Варварой?

- О, это страшные воспоминания. “Мелкий бес” попал на то время, когда от рака умирала моя мама. И я репетировала, разрываясь между больницей и сценой. Ужасное время.

- Вы считаете “Современник” своим театром?

- Это мой дом, где бывают взаимные обиды, ссоры. Где бывает и больно, и радостно.

- Вам всегда искренне интересно то, что Вы играете в этом доме, или иногда приходится наступать себе на горло?

- В этом смысле я человек зловредный и часто, видать, обижаю главного режиссера. Дело в том, что во мне давно живет ощущение, что времени осталось мало. Иногда мне предлагается маленькая ролька, эпизодик или мой штамп, словом – много раз пройденное, повторенное, “кушанное-жеванное”. И если это не несет мне что-то новое, я отказываюсь, хотя не имею на это права. Так получилось, что я играю только то, что мне нравится. Стыдно об этом говорить. Срам! “Человек нашей профессии должен служить Театру, а не потакать своей карьере, своим творческим потребностям. Но времени действительно остается мало. Загружать себя и играть пятнадцать спектаклей в месяц я не смогу. В жизни ведь есть еще какие-то творческие программы, которые тоже хочется выполнить. Поэтому приходится категорически “восставать” против каких-то незначительных, мелких ролей. Я не имею в виду “Крутой маршрут”, где играю крошечную роль, она дорогого стоит.

- В начале разговора Вы упомянули “это проклятое амплуа”. А вы для себя строите какие-то границы, ограничиваете себя?

- Внутри где-то сидит “мерзавец”, который зудит: “Это не твое, не надо, не берись!” Но мне уже столько раз приходилось играть “вопреки” (например, ту же Варвару), что уже появился опыт: иногда “вопреки” дает свой огромный плюс. Поэтому я не отказываюсь, а иду даже на возможный провал. Вот и в “Старосветской любви” я до сих пор не поняла, имею ли я право на Пульхерию Ивановну. Богдан Ступка по-моему просто родился Афанасием Ивановичем, а по поводу моей героини есть сомнения. Хотя люблю ее бесконечно. Это мечта моя! Но могу предположить, что критики скажут, дескать, взялась не за свое дело. Бывают сомнения, когда играю и другие пьесы Коляды. Мне иногда кажется, что для них нужны какие-то бытовые актрисы с очень русскими корнями, умеющие “играть деревню”. Но тем не менее, Коляду играю часто и получаю удовольствие.

- Вы бы не обиделись, если бы Вас назвали клоунессой?

- Я бы не обиделась, но просто таких ролей у меня мало, повода для этого нет. Каждый крупный режиссер, с которым мне приходится работать, пытается меня увести от того, что я уже сделала, и привести в ту сторону, где я еще не была. Они стараются убрать мои штампы или точнее – привычки, которые идут от природы. За это я им благодарна. И тут трудно разобрать, где штамп, а где природа. Эту “кожу” от себя уже не оторвешь. Начав работу с Фокиным, я ему пожаловалась, что очень устала от себя: столько сыграно, что уже не разберешь, где ты сама, а где персонажи. Столько наплакано, нашучено, напрыгано. Хочется от этого уйти и начать “от печки”. Он меня понял. Но работа над “Старосветской любовью” оказалась намного труднее, чем я предполагала. Он ведь тоже ищет пути, куда “Макар телят не гонял”.

- Кто-то написал: “Мера самоотдачи у Ахеджаковой чуть выше, чем того требует режиссерский расчет”. Как Вы думаете, это не раздражает режиссеров?

- Да, это бывает. Все мои удачи случаются тогда, когда я бываю соавтором спектакля. Актер, наверное, должен целиком поддаваться режиссеру и выполнять его волю, быть краской в его палитре. Но у меня это не получается. Мне когда трудно: говорю как на иностранном языке, иду не той ногой, забываю что-то. А когда я чувствую себя соавтором, то моментально все запоминаю и летаю по сцене. Если режиссер не принимает меня качестве соавтора, то результат будет все равно. Но не к премьере, а к двадцатому спектаклю.

- Но ведь режиссеры – люди самолюбивые. Не каждый согласится делить авторство…

- Речь идет вовсе не о дележе, а о товариществе, о разумных компромиссах. Иногда у меня при полном доверии к режиссеру бывают конфликты. Даже с Эльдаром Александровичем, с которым мы работаем много лет. Случалось, что он прислушивался ко мне, и наоборот – я отказывалась от своей версии. С Виктюком это бывало постоянно, тут ни о каком соавторстве речи не было. Хотя Виктюк мне дал много, я ему очень благодарна. На этом мы с ним расстались. Я совсем не вписываюсь в то, что он сейчас делает. И это очень жалко. Думаю, что, говоря это, я его не обижаю. Просто наши дороги разошлись, но четыре большие роли я с ним все же сделала.

- Если режиссер не идет Вам на уступки, Вы покоряетесь ему, “ломаетесь”?

- Это зависит от того, насколько “силен” режиссер. В случае с Фокиным это было именно так, безусловно. Моментально отказывалась от своих предложений, понимала, что иду не в ту сторону, но когда они попадали в его идею и рисунок, он их принимал. Но это было очень редко. Даже если я в этой роли не понравлюсь зрителям и критике, все равно буду считать ее большой школой.

- А как работалось со Ступкой?

- Замечательно, просто замечательно. Он уникальный человек и партнер. Художественная Личность. Прекрасный Артист. Хотя при этом – шалун и хулиган, которого было трудно призвать к порядку, приструнить, поставить в рамки. Творил он эмоционально, скорее от сердца, чем от ума. А в работе над спектаклем был похож на ребенка.

- А Вы на кого похожи в работе?

- Я больше похожа на второгодника-дебила из пятого класса, которого собираются, оставить на второй год. Если есть возможность сымпровизировать, а режиссер этого не позволяет, я жестоко обижаюсь. Как обижаются дети в школе: его наказывают, ставят двойку, а “он учил”. (Смеется)

- Лия Меджидовна, не так давно Вы сказали: “Закаляю характер, перехожу черту, за которой меня будет трудно обидеть”. Как это понимать?

- Да, закаляю характер. И стараюсь никогда не выращивать в себе обиду и не обижать других людей. С обидой нельзя жить. Она портит характер и уносит здоровье, съедает талант, рождает зависть. Я борюсь с собой как могу. Как только чувствую в себе подобные “ростки”, стараюсь их задушить. Потому что знаю, чем это чревато.

Павел Подкладов