22 июня 1941: "Мама, чует мое сердце, что мне вас больше не видать"

О том, как уходили на фронт

"Последний раз взял он с лавки гармонь, подержал в руках, тихо поставил на место и пошёл на войну"

"22 июня 41-го лихая весть дошла и до нашей деревеньки, - это строки из письма Николая Герасимов из села Талдинка, - Был митинг, на котором выступали те, кто уже получил повестки. Помню, как мой отец Игнат Афанасьевич в розовой атласной рубахе стоял на трибуне и говорил: "Не сомневайтесь, земляки, победа будет за нами". А 24 июня Талдинка уже провожала своих первых новобранцев. Отец подошел к гармони, стоявшей в горнице, подержал ее в руках и, не издав ни звука, поставил на место. Присел за столом, помолчал и решительно встал. К отцу подошел мой дед, перекрестил его и благословил. Первый раз я увидел слезы в глазах деда. Выходим на улицу, отец закинул на плечо вещевой мешок, взял меня на руки и нёс так до самой околицы".

"Прощаясь, нас отец так обнял, чуть не задавил"

"В 1941 году мне было шесть лет, - вспоминает Екатерина Масошина из Барнаула. - Отца взяли с первого дня войны. Нас было трое и бабушка больная. Папа поднял нас на руки всех троих, прижал к себе и сильно заплакал. Младшая сестренка, ей было два года, тоже заплакала, и бабушка залилась слезами: "Алеша, не задави их". А он говорит: "Мама, чует мое сердце, что мне вас больше не видать". Он служил на действительной и Финскую войну прошёл. А вот в третий раз взяли, и не вернулся - погиб через год в Ленинградской области..."

"Когда мы узнали, что война, мороженое нам есть расхотелось"

Вспоминает одна из бывших учениц гимназии №1 города Оренбурга, тогда называвшейся Средняя образцовая школа №24: "Выпускной вечер был назначен на 21 июня, но из-за того, что мороженое, которое наши мальчишки для нас заказали, готово не было, вечер перенесли на 22 июня. А ночью началась война. Вечер не состоялся, а мороженное мы одни есть не стали, расхотелось. В 4 часа утра мальчишки построились на Урале у большого камня, который находился на правой стороне, у бывшей гаупвахты. Они ушли на войну. Приходили в солдатских шинелях и в гимнастерках в школу, чтобы попрощаться со всеми, с классом, с учителями. Многие обратно не вернулись".

О первом бое

"Мы подошли к своему танку, постучали, открылся люк. Мы говорим, что немецкие танки на дороге, а танкист отвечает, что у него нет бронебойных снарядов"

Рано утром 22 июня 1941 года части 20-й танковой и 7-й танковой дивизий 39 моторизованного корпуса 3-й танковой группы генерала Гота начали форсировать реку Неман. О ситуации, в которой оказались бойцы 5-й танковой дивизии вспоминает участник боев: "Наша дивизия заранее по боевой тревоге вышла на восточный берег Немана и заняла оборону. Меня назначили делегатом связи между штабом дивизии и 5 АТБ. В 4.20 мы услышали гул моторов, и началась бомбежка военного городка, а потом немцы бросили две легкие бомбы на мост, но не попали… Начальник штаба майор Беликов приказал мне выехать в западную часть города и узнать, что там горит… Навстречу нам с города шла целая толпа людей. Толпа раздвинулась в обе стороны, и мы проехали на полном ходу, но, когда мы проехали, то из толпы стали стрелять в нас из автоматов и уже напротив казарм подбили нам мотоцикл. Примерно в 11.30 привели к штабу мокрую женщину - переплывшую Неман, которая сказала, что за городом она видела немецкие танки, но тут же прокурор крикнул "Провокация! Шпионка!" и сразу застрелил ее. А ещё минут через 30 возле моста бойцы задержали мужчину, который был литовцем и на ломанном русском нам сказал, что немецкие танки уже в городе. Но и этого оперуполномоченный застрелил, обозвал его провокатором. В это время наши зенитчики открыли огонь по самолетам, а через час все батареи открыли огонь, но, по-моему, было уже поздно. Мы подошли к своему танку, постучали, открылся люк. Мы говорим, что немецкие танки на дороге - рядом с нами, а танкист отвечает, что у него нет бронебойных снарядов. Мы подошли к другому танку. Там оказался комвзвода, который быстро скомандовал "За мной!" И сразу вывернулись из кустов два или три танка, которые пошли прямо на немецкие танки - стреляя на ходу в бок немецких, а потом прямо вплотную подошли - таранили их и скинули их в кювет. Мы уничтожили полдесятка немецких танков и ни одного не потеряли, а сами двинули через мост на западный берег. Но только перешли мост, встретили группу немецких танков, из которых один сразу загорелся, а потом и наш загорелся. Дальше я помню только огонь, дым и взрывы…"

О тех, кто в первый день войны попал в плен

"Заметив это, немецкий офицер по кличке "Безрукий" сильно меня избил и заставлял "голосовать за Сталина" - я должен был на поднятой вверх руке держать за ручку тяжёлое ведро с углём. Когда я не мог удержать его даже двумя руками и ронял, меня снова били"

Вспоминает бывший боец 33-го инженерного полка, защитник Брестской крепости Николай Петрович Сахарчук: "Я попал в плен в первый же день войны 22 июня 1941. В ходе первого боя в Брестской крепости я был ранен и контужен. Очнулся от ударов немецких сапог. Меня вывезли в Германию, в город Эссен, в концлагерь для военнопленных. Немцы использовали нас на земляных работах. От изнурительного труда, побоев, голода и холода мы, в конце концов, превращались в больных-дистрофиков. Я, как и многие другие, попал в дизентерийный изолятор, из которого живым никто не возвращался. Мне запомнился врач концлагеря (серб-югослав), которому я передал записку: "Мы, русские, и вы, югославы - братья. У нас один враг - фашизм. Спасите нас от гибели". А перед этим я зачитал эту записку вслух больным изолятора и попросил подписать её. В ответ я услышал, что подписавших в случае чего тут же расстреляют и сбросят в яму с водой, в которую ежедневно бросают десятки трупов. Врач-серб, вечная ему благодарность, отправил меня и ещё одного парня, подписавшего мою записку, в так называемый "лечебный лагерь". В грузовой машине, крытой брезентом, у заднего борта которой сидело 2 автоматчика, лежали больные из разных концлагерей Эссена и ближайших добывающих камни карьеров. На них через задний борт автомобиля и бросили нас двоих. Вечером в лечебном лагере нас сгрузили в баню на цементный пол, на котором несколько человек умерло. А утром нас, голых, промыли холодной водой из перекрестных шлангов и вытолкнули в предбанник, где принимал пленный врач-поляк - "пани-капитан", как называли его больные. Врач "пани-капитан" вылечил меня от дизентерии, а вслед за этим и от сыпного тифа и взял к себе санитаром. Таким образом меня спасли от верной гибели. Вскоре я был отправлен немцами в концлагерь Эссена с рекомендацией польского врача - использовать меня санитаром. В концлагере врача-серба уже не было. Вместо него два раза в неделю приходил немецкий военный врач. Он поручил мне освобождать от работы тяжелобольных и показывать их ему в дни его прихода, что я и делал. Число освобожденных больных увеличилось, и я попал под подозрение. В санчасти, где лежали тяжелобольные, было очень холодно - немцы отпускали одно ведро угля на сутки. Мне удалось несколько раз получить по два ведра угля. Заметив это, немецкий офицер по кличке "Безрукий" сильно меня избил и заставлял "голосовать за Сталина" - я должен был на поднятой вверх руке держать за ручку тяжёлое ведро с углём. Когда я не мог удержать его даже двумя руками и ронял, меня снова били. Второй раз этот же "Безрукий" за обнаруженный у меня игрушечный самолетик с красными звездами наказал меня "голосованием за Сталина" более жестоко, после чего я лишился голоса и заболел воспалением легких. Пришедший военврач, узнавший о жестоком издевательстве "Безрукого", вскоре отправил меня с вооруженным охранником в город Бохум или Бохульд, где врачом был в лагере пленный белорус. Этот врач не только выходил меня, но и сказал: "Когда вернёшся в концлагерь расскажи узникам, что война близится к концу, и немцы могут всех вас расстрелять. Поэтому если будет хоть малейшая возможность, попробуйте разоружить охрану и разбегайтесь". Концлагерь для военнопленных, в который я вернулся, располагался вблизи высокой железнодорожной насыпи с множеством тоннелей в ней. С другой стороны насыпи находился гражданский концлагерь, в котором содержались парни и девушки, вывезенные с оккупированных территорий. В начале марта 1945 года мы совершили групповой побег. Но я был пойман "безруким" офицером и двумя автоматчиками, опознавшими во мне санитара, а остальные, кто со мной бежал, спрятались в бараках в гражданском лагере. Немцы избили меня, затем привели в гражданский концлагерь, где водили по рядам построенных в колонну узников, требуя выдать тех, кто сбежал. Из колонны вышли две девушки и один хромой парень. Каждый из них громко сказал "безрукому" офицеру: "Напрасно его избиваете. Он не пленный, а гражданский и работает вместе с нами на заводе у мастера". После каждого выступающего "Безрукий" снова бил меня. Наконец он приказал: "Поместить его в караульное помещение и охранять. Если к вечеру не выдаст пленных, тогда расстреляйте". Вечером того же дня команде заключенных, поздно пришедших с работы, раздавалась баланда. Ворота концлагеря были открыты. Дверь караульного помещения, в котором я находился, тоже было не заперта, а мой охранник стоял почти рядом с дверью и наблюдал за раздачей баланды. Я подкрался к нему и со всей силы ударил головой в спину, и он покатился по ступенькам. А я побежал мимо него в открытые ворота. Толпа заключенных девушек и парней раздвигалась впереди меня и смыкалась за мной. Кто-то из них мне сказал: "Беги в дальние бараки". Девушки барака, в который я вбежал и упал на нары, спрятали меня и промыли ссадины от побоев. Немцы разогнали всех по баракам и начали разыскивать меня. В это время завыла сирена воздушной тревоги, и донесся гул самолетов. Все побежали в тоннель железнодорожной насыпи. Две девушки быстро переодели меня в женскую одежду и под видом "больной-хромой" (она осталась в бараке) провели меня под руки через ворота, в которых немцы каждого освещали фонариками. Так эти девушки спасли меня от расстрела…

Узников большими колоннами гнали на запад. В их числе был и я. В открытом поле, огороженном колючей проволокой, скопилось несколько тысяч людей. Это было в начале апреля 1945 года. Узников построили в огромную колонну по 8 человек в ряд. Двинулись в путь. Внезапно появившиеся самолеты сбросили на нас бомбы. Уцелевшие залегли друг на друге в кюветах, под деревьями и кустарниками вдоль дороги. В перерыве между бомбежками я, парень и девушка побежали по открытому полю к лесу. На пути нам попалась яма, в которой мы укрылись от летающих по кругу девяти истребителей. Было 3 звена по 3 самолета в каждом. Эти истребители добивали уцелевших из колонны узников. Добравшись до леса, мы переждали налет, а затем решили вернуться и посмотреть, что стало с теми, кто не убежал. Нам представилась страшная картина. Повсюду валялись окровавленные, изуродованные трупы, и были огромные лужи запекшейся крови. Трупы парней, девушек и детей лежали друг на друге везде - в поле, вдоль дороги, в кюветах и на полотне самой дороги. Через несколько дней по этой дороге прошли танки и танкетки, в которых ехали весёлые американцы - наши "освободители", а на крышах домов виднелись развевающиеся белые простыни..."

Материал подготовила Светлана Лыжина