Отчаяние и любовь великого Льва

Сейчас уже трудно сосчитать все премии, награды и звания, которыми был удостоен этот великий Мастер. В его копилке и "Триумф", и бесчисленные "Золотые маски", и Государственные премии СССР и Росии. Не остались в стороне и зарубежные фанаты Малого драматического: ему считали за честь вручить награды и во Франции, и в Англии, и в Италии. Наверное, нет другого театра в России, а, может быть, и в мире, который бы объехал столько стран, сколько МДТ. Кто-то пошутил, что они не были, пожалуй, только в Африке и в Антарктиде. Но и гастроли в этих частях света тоже, думаю, - не за горами. Одно время петербургские зрители даже обижались, потому что большую часть времени их любимый Малый проводил за границей.

Но воспитала Льва Додина вовсе не "заграница", а наша российская Сибирь. Родился он в г. Сталинске (ныне - Новкузнецк), потому что за несколько лет до войны отец уехал туда в геологическую партию. Увязалась с ним и мать, и тем самым, сама того не ведая, спасла всю семью от мучительной блокадной голодной смерти. Лев Додин до сих пор с радостью вспоминает благодатный сибирский край, по которому немало ходил пешком, пристрастившись к путешествиям, глядя на геолога-отца. Додин считает, что свободолюбие Сибири очень повлияло на него самого. Он пишет в одном из автобиографических очерков: "…Сибирь всегда была частью свободной России. Это чрезвычайно важно - в местах, где мы жили, никогда не было крепостного права. Теперь я понимаю, что это сказалось и на моей жизни".

После войны семья вернулась в Ленинград, жизнь в котором оказалась довольно бедна впечатлениями. Но воображать ее было интересно. И это были первые театральные опыты будущего великого режиссера. Сам Додин вспоминает то время так: "Свои детские игры я внутренне очень хорошо помню. И сейчас для меня нет разницы между играми, которые я вел тогда, и играми, которые я веду теперь, чувствуя волнение по поводу того или иного произведения, которое я хочу поставить". Воображение мальчика с самого детства было довольно бурным, а самое главное - то, что "внутренняя жизнь была свободной, на нее никто не посягал, особенно меня никто не воспитывал". И вскоре юноша по-настоящему увлекся театром. Причем, не в обычном - зрительском - смысле, а в самом, что ни на есть практическом. Опять предоставим слово самому юбиляру: "Мы с моим другом с первого класса - будущим кинорежиссером Сергеем Соловьевым - начали с того, что разыгрывали скетчи. Мы организовали киностудию "Детюнфильм" и, получив огромное количество аппаратуры под "честное слово", снимали фильмы. Но хотелось чего-то еще. В один прекрасный день - в 1956 году - мы пошли с ним в Театр юношеского творчества - ТЮТ при Дворце пионеров - и нас приняли в театр. И началась эпоха театра уже почти всерьез..."

Мастер всегда с благодарностью вспоминает своих учителей. Первым из них был Матвей Дубровин, ученик школы Мейерхольда, который в знак протеста против гонений на Мейерхольда ушел из профессионального театра и создал детский театр. Другая "ветвь" профессиональной школы Додина восходит к Константину Сергеевичу Станиславскому, учеником которого был педагог Льва Абрамовича в театральном институте - Борис Зон. Он по убеждению Додина "был личностью европейского масштаба в эпоху, когда всех нас разделяли незнание и человеческая глупость". Потом в жизни Додина было немало учителей, среди которых - великие Товстоногов, Эфрос, Ефремов, Брук, Стрелер… Вот такая смесь театральных наук породила те "зачатки идеализма", на которых произросло явление, которое сегодня называют додинским театром.

Описать в одной короткой заметке все, что сделал Додин почти за 40 лет своей режиссерской деятельности, конечно, невозможно. А сформулировать то, что представляет собой его театр - тем более. Наверное, главное, что отличает его - это боль и борьба за человека, за мир, в котором мы живем, за высокий дух, за любовь. Он ставил на сцене самые, казалось бы, не сочетаемые произведения: трагическую повесть о послевоенной деревне (абрамовские "Братья и сестры" и страшный рассказ о российских проститутках ("Звезды на утреннем небе" Галина), мрачных "Бесов" Достоевского и трагический чеховский "Вишневый сад", остросоциальный "Московский хор" Петрушевской и элегическую чеховскую "Чайку". Но в каждом из них ощущалась мудрость и нежность, печаль и радость, вера и надежда их создателя. Даже, когда их главной темой было зло. При этом, пишет Додин, "мы не смакуем зло, мы ужасаемся, мы в отчаянии. И этого не скрываем. И мне кажется, как раз отчаяние - то, чего нам всем так катастрофически не хватает и в историческом сознании, и в человеческом, и во всяком. Мы так быстро отмахнулись от отчаяния по поводу того, что со всеми нами было, в чем мы все жили, что мы все на себе несем, все без исключения, мы так легко избавились от чувства всеобщей вины, а может быть большинство и ни секунды его не испытывало, что ощущение возникает чудовищное. Потому что люди, не способные на отчаяние по поводу того, что заслуживает отчаяния, не способны на мольбу о прощении". Вот почему на его спектаклях мы плачем и страдаем, болеем и очищаемся. И живем потом немного иначе, чуть-чуть лучше. И, может быть, продлеваем себе жизнь. Потому что, по выражению самого Мастера "театр - это возможность другой жизни и продолжения себя в иной реальности. Желание создавать театральное зрелище - это физиологическая или даже биологическая тяга к продлению своей жизни. Человек же на самом деле хочет бессмертия. Бессмертие невозможно, но возможна еще одна жизнь, еще и еще - и театр начинается тогда, когда даже не знаешь, что то, что ты делаешь, называется театр".

Павел Подкладов

Использованы фрагменты интервью c Л. Додиным в "Независимой газете", а также - Екатерины Ефремовой "Маятник жизни всегда возвращается к незыблемым понятиям"