Господи, дай же ты каждому…

Сейчас уже невозможно вспомнить, когда он вошел в твою жизнь, в твою кровь. Как-то, будучи еще совсем малым, услышал эту странную и в чем-то притягательную фамилию от мамы. Потом увидел не совсем советский фильм про воров, собравшихся промышлять на фестивале молодежи и студентов 1957 года. Нет, конечно, Булат не играл там вора. Он просто появлялся в конце фильма и пел про полночный троллейбус, сидя на последнем сиденье этого самого троллейбуса – “букашки”, которая ползла по Садовому кольцу. Потом в нашу провинциальную ташкентскую школу, в 5-й класс, вдруг пришел странный учитель пения (помню даже через 40 лет, что звали его Аркадием Михайловичем), который вместо “Взвейтесь кострами, синие ночи!” стал разучивать с нами под аккордеон ту самую грустную песенку про синий троллейбус и про веселого барабанщика. (Аркадия Михайловича за такие вольности скоро из школы погнали…)

Потом, в 70-е, вышел, как тогда говорили, “диск-гигант”, который можно было слушать бесконечно. Он и сейчас хранится в музыкальном шкафике, как одна из главных реликвий. Как-то в “Дне поэзии” (был такой сборник-журнал) обнаружил его “Заезжего музыканта”. Месяца два пребывал в творческих муках, сочиняя к стихам музыку, и потом с гордостью пел млеющим от восторга представительницам прекрасного пола. Но как-то самодовольный соперник заявил высокомерно: “Зачем же изобретать велосипед, если есть уже авторский вариант”. (Я-то наивный, почему-то решил, что это только стихи и что песню Булат не писал). Предвкушая встречу с его мелодией, я втайне надеялся, что и моя тоже ничего… Но надежды, как известно, юношей питают.

Несмотря на вышедшую пластинку, советские власти к Булату относились холодновато. Во всяком случае, у нас в провинции, встретить о нем путную публикацию было сложновато. И только переехав в его город, я узнал, наконец, о том, что родился он в Москве в день, который для него стал двойным праздником. В 1942-м из девятого класса добровольцем ушел на фронт.

(“Бедный капитан Качаров! Мы всё-таки дожали его в один прекрасный день.

- Ладно, - сказал он, еле сдерживаясь, - чёрт с вами! Завтра приедете с кружкой-ложкой. В 9.00.

- А повестки? – спросили мы.

- - Бюрократы! – закричал он. – Какие повестки, когда я вам самим говорю!

Но, увидев наши лица, швырнул розовые листки, отошёл к окну и прохрипел оттуда:

- Сами будете заполнять, чёрт вас дери! Моя рука не виновата, запомните. Сами пишите!

Юрка отнёс повестку мне, а я ему”).

Про фронт – это особая статья. Это – в стихах и “Жене, Женечке и Катюше”… Минометчик Окуджава был ранен, после госпиталя служил связистом. В 1943-м написал первое стихотворение – “Нам в холодных теплушках не спалось”. В 1945-м дембельнулся…

(“А мы с тобой, брат, из пехоты,

А летом лучше , чем зимой,

С войной покончили мы счеты,

Бери шинель – пошли домой.”)

Пошел в 10-й класс. Закончил Тбилисский госуниверситет (именно там, в 1946-м, была написана первая ставшая известной песня – “Неистов и упрям”), работал учителем русского языка и литературы в деревне Шамордино Калужской области. Потом - в самой Калуге: сначала в школе потом в издательстве “Молодой ленинец”. (А “ленинец” Окуджава был сыном репрессированного, т.е. врага народа). В год ХХ съезда вернулся в столицу, работал в разных издательствах, стал членом Союза писателей. В 1960-м решил в первый раз выступить с песней перед публикой. Перед его выступлением показали фильм “Осторожно, пошлость!” Он спел, кто-то выкрикнул “Пошлость!” Несколько человек одобрительно захлопали. Тщедушный усатый певец взял под мышку свою гитару и ушел со сцены. Так освистали “Вы слышите: грохочут сапоги…” Как вам теперь живется, свистуны?

(Из личного дневника автора этих строк). Учась в МГУ, попал в компанию биологов. Пили, пели, целовались. Одна вдруг взяла гитару. Я – ухо востро: что споет? Оказалось - “Прощание с новогодней елкой”. Взял гитару сам и спел “Забудешь первый праздник”. На следующий день пошли подавать заявление в загс… Прожили вместе, благодаря Булату, четыре года).

Потом пришли в твою жизнь “Будь здоров, школяр”, “Путешествия дилетантов”, “Свидание с Бонапартом”. Критика исторические романы кусала. А он – “каждый пишет, как он слышит…” Потом была перестройка, булатовские концерты, которые даже по телевизору показывали. В конце 80-х из Америки пришла тревожная весть: Булат в больнице, на операцию нужны деньги. Редактор одного из эмигрантских журналов кинул клич и “наши люди” на Западе деньги собрали. Операцию сделали, Булата спасли. Не мог молчать, написал этому редактору. А он вдруг ответил. И в письме (не верил глазам) – приписка от Булата. Несколько строчек, которые – на всю жизнь.

В 1994-м его семидесятилетие праздновали на Трубной площади, в “Школе современной пьесы”. Пришли не только толпы собратьев по духу, но и десятки поэтов, бардов, артистов. Булат Шалвович стоял на балконе и не мог от волнения петь. С тех пор каждый год на этом месте празднуют день рождения нашего Булата. В ШСП 9 мая так и называют – День Булата Окуджавы. И только последнее прощание было на его Арбате, когда вереница людей под зонтиками тянулась от Смоленской площади…

Из книги Иосифа Райхельгауза, руководителя ШСП: “Много-много лет хотелось его увидеть не в книжке, не на фото, не на экране… Хотелось увидеть его настоящего. Живого. В пиджаке. Потом, когда увидел, очень хотелось подойти, прикоснуться и, может быть, поцеловать руку. Как у папы римского”. Я понимаю Райхельгауза. Я бы тоже поцеловал. Но встретить его мне не пришлось. А Райхельгауз, встретив, не забывает. И каждый год отмечает в своем театре день рождения живого Булата. В этом году устроил целый фестиваль. Две недели на сцене этого театра люди будут читать, петь, вспоминать своего любимого поэта.

Открой как-нибудь страничку его книжки и ты, дорогой читатель. И пусть войдут тебе в душу строчки:

“Жизнь моя – странствия. Прощай! Пиши!

Мне нужно выяснить не за рубли:

Широки ли пространства твоей души,

Велико ли государство моей любви.”

Павел Подкладов