Русский Жерар Филипп

Потом я уже узнала, что его после гастролей во Франции называли великим актером, русским Жераром Филиппом. Но, придя первый раз на его спектакль, я была несколько шокирована тем, что на поклонах этого "Жерара Филиппа" буквально с ног до головы осыпала цветами восторженная и даже истеричная толпа поклонников. Злые языки поговаривали, правда, что это действо было запланировано и входило в общий замысел. Что за такие вещи доплачивали клакерам-студентам и даже выдавали денежки на букеты. Мы, однако, отринем эти инсинуации, зная, как завистлив театральный мир.

Те, кто думает, что 65 лет - это старость, будет посрамлен. Достаточно увидеть царственную осанку и почувствовать пронзительный орлиный взгляд Бортникова, и вам станет ясно, что годы не властны над этим лицедеем (в самом хорошем смысле этого слова). Он в душе остается таким же, как в те годы, когда считался безусловным премьером своего театра. Наверное, он - из последних могикан - актеров, которые свои мощным темпераментом могли вызвать у публики священный трепет и даже экстаз. Можно вспомнить и душераздирающего Раскольникова, и инфернального Смердякова, превращенного по воле режиссера в Черта, Кина, Скупого рыцаря, клоуна Ганса Шнира из инсценировки знаменитого романа Генриха Бёлля. Он был театральной легендой, билеты на его спектакли раскупались мгновенно, и мы - простые смертные - могли вглядываться в его героев лишь с галерки с помощью мощных биноклей.

Очень показательны в этой связи впечатления одной журналистки: "Студенткой я успела увидеть его на сцене, когда он доигрывал свои последние знаменитые спектакли. Сидела в зале завороженная. Он был неправдоподобно красив, казался неземным существом с изломанной, почти ритуальной пластикой движений, особенным голосом, растерянной полуулыбкой, нездешними глазами". Но судьба артиста изменчива. Даже более, чем морской бриз. Теперь имя грандиозного Артиста вспоминают лишь театралы со стажем. И пресса тоже не балует его. А с чего баловать: в театре он лет пятнадцать ничего не играл, в кино снимался редко. Ну, а то, что читает со сцены Пушкина, записывается на радио, пишет картины - это ведь для избранных. В век рыночных отношений такие персоны спросом не пользуются.

Наверное, он в свое время был чрезмерно избирателен и привередлив в выборе репертуара. Наверное, мог бы притушить свой взрывной темперамент и быть более сговорчивым. Но ему даже в годы развитого соцреализма зачем-то потребовался Бёлль. Потом Беккет. А режиссера, который бы решился поставить с ним "Гамлета", не нашлось. Хотя в тридцать восемь он начал было репетировать "пьесу пьес". Он не хотел быть, как все. И поплатился. Вокруг него стали процветать интриги. Теперь он играет всего две роли в театре, да и то не очень внятные. Хотя и презабавные. Но, судя по всему, он не особенно переживал свое вынужденное безделье в театре. По этому поводу он говорил так: "Много лет я ловил себя на странном чувстве - доброй горечи по отношению к актерам, у которых не было жизни вне сцены. Мой добрый друг, великая Раневская, годами сидела без новой работы. Любовь Орлова более тридцати лет играла в спектаклях, которые можно пересчитать по пальцам. Такие актрисы считали неэтичным навязывать себя, стучать кулаками, требовать себе пьесы. Наблюдая других со стороны, я пытался не воспринимать трагически все, что касалось лично меня. Хотя близкие друзья то и дело доставали вопросами: что ты сидишь без работы, почему ты с этим миришься, что за безволие?.. Но по большому счету у меня никогда не было настоящего простоя. Отсутствие занятости на сцене Моссовета я компенсировал работой на других площадках".

Стало ясно, что человек он - абсолютно не публичный. Те, кто его хорошо знал, говорили, что "он ранимый, добрый, одинокий, живет замкнуто, пишет картины, ночами кормит бездомных животных в гнилых московских двориках". О его личной жизни не было известно практически ничего. Хотя отдельные сведения в прессе все же просачивались. Выяснилось, что после упомянутых выше гастролей во Франции актер чуть не остался в Париже, его к этому "склоняли" многие французские знаменитости. Но устоял. А может быть, просто испугался. Тогда невозвращение на Родину расценивалось, как лишение гражданских прав. Теперь он с горькой усмешкой вспоминает: "В то время все было слишком хорошо - масса замыслов в театре, аншлаги, гастроли во Франции... Кстати, на тех гастролях Завадский всерьез испугался, что меня все же переманят на сторону. Поэтому спешно придумал мне эпизодические роли еще в двух спектаклях, чтобы я не болтался по Парижу без дела и не лелеял смелых планов. В "Маскараде", например, он заставил меня выйти в роли Лермонтова, произнести одну фразу и исчезнуть за кулисами. По возвращении в Москву он, конечно же, изъял этот безумный эпизод из спектакля. Когда я вернулся в Союз, один знакомый художник, имеющий родственников во Франции, говорил всем: "Бортников полный идиот! Он поставил на уши весь Париж! Ему такую рекламу там сделали! Ни один богатый спонсор никогда не позволил бы себе выкинуть столь сумасшедшие суммы на продвижение одного артиста. А он отказался и вернулся сюда в однокомнатную квартиру! Не смог, видите ли…"

Он в жизни всегда фонтанировал: мог запросто на улице в Париже подойти к Жаку Преверу и прочитать его стихи, звонил великому Самюэлю Беккету, знакомился с Беллем. А в жизни буквально неистовствовал: мог шляться по ресторанам и прочим сомнительным заведениям, пробовал наркотики. Но при этом оставался Лицедеем. И до сих пор, как все они, ненасытен. Мечтает о Шекспире, Стивене Кинге, Корнеле, Мюссе, Ионеско. Но играть мелочи, продаваться по пустякам не собирается. Закваска не та…

Татьяна Ломме

Использованы фрагменты статьи Юлии Козловой "Принц в изгнании" ("Атмосфера")