Армен Джигарханян - Во мне живет желание дурачиться

- Когда в юности вы решили идти в театральный институт, ваш школьный учитель спросил: "Зачем тебе легкий хлеб, Армен?"

- Я думаю, что мой учитель ошибался. Этот хлеб - замечательный, прекрасный - требует на протяжении всей жизни громадного труда, честности и искренности. Если ты говоришь неправду, живешь двойной-тройной жизнью, то на сцене и на твоем лице это все отражается в точности. В нашем деле ничего не проходит даром: ни хорошее, ни плохое. Я счастлив, обладая этой профессией. Много видел, ездил, пережил, встречался с великими людьми, играл большую драматургию.

- Другой ваш учитель - театральный - Армен Гулакян научил вас, как вы сами писали, "основам естественного поведения на сцене". Что представляют собой эти основы?

- В двух словах рассказать о таких больших, серьезных вещах невозможно. Это - непростая проблема, очень индивидуальная. Один умный человек, знающий театр, сказал, что на сцене должна быть правда. Но есть правда курицы и правда орла. Каждый человек мнит себя орлом, но природа не всех одаривает этим. Правда может быть и скучной, и будоражащей умы. Разобраться бывает нелегко.

- Критики не раз отмечали, что вы обладаете даром эмпатии - проникновения в "шкуру" другого человека. Что это: ваша органика, интуиция или особый актерский метод?

- Я не знаю, как это определить. Наверное, это похоже на способность хамелеона мимикрировать, менять цвет. Но она вовсе не решает проблему воздействия на зрительный зал. Человек может не входить ни в чью шкуру, а говорить на сцене от своего имени. Любой автор, даже гениальный - это для меня повод о чем-то рассказать зрителю. Прежде всего, о том, что меня беспокоит. Известна формула Ромена Роллана, что каждый играющий Гамлета, должен быть хоть немножечко Гамлетом. Нельзя равнодушно сыграть роль. Актера должны беспокоить эти идеи и мысли. Иначе зритель останется холодным.

- Но ведь история знает примеры, когда актеры, не отличавшиеся особым интеллектом, блестяще играли умнейших людей и даже гениев.

- Я думаю, мы порой путаем интеллект с информированностью. Существует душевный интеллект. Можно что-то предельно тонко чувствовать, не умея это определить. Иногда показатель ума - не цитаты и всяческие "измы", а богатый ассоциативный мир. В этом признак творческой натуры, умеющей воспроизвести идею и заразить ею зрителя, загипнотизировать. Тогда мы в зале смеемся и плачем.

- Где-то я прочитал: "Чем бы ни занимался герой Джигарханяна, чувствуется, что он делает это всю жизнь". В чем секрет?

- Честно - не знаю! Если профессия как-то определяет характер, тогда невольно думаешь об этом. Например, когда я снимался в роли великого русского сыщика Кошко, приходилось общаться с достаточно сильными фигурами нашей разведки (не специально, конечно). И я обратил внимание, что у них совсем иная, не похожая на обычного человека, реакция. Они во время общения с вами больше воспринимают, чем отдают. То же можно сказать и о врачах. Вы, наверное, обращали внимание, что хороший врач, слушая ваш рассказ о болезнях, изучает вас, вернее - какие-то определяющие элементы, характеризующие ваше состояние. Вот это и есть владение профессией. Профессия не может восприниматься отдельно от характера, от сути персонажа. Конечно, когда прикасаешься к роли, это заботит. В поиске точек соприкосновения с героем и состоит работа над ролью. Не в "подминании" под себя, а в определении того, что волнует.

- А если не волнует?

- Все равно надо найти. Если совсем нет, то надо отказываться.

- У вас такие случаи были?

- У меня нет. Смелости не хватило (смех).

- Вернемся к вашей актерской "кухне". Стало быть, вы как разведчик или врач наблюдаете людей, впитываете что-то для последующего использования на сцене?

- Так не бывает, что я встаю утром и с десяти до одиннадцати наблюдаю жизнь. Это скорее похоже на зубную боль: ты об этом ежеминутно не думаешь, но она присутствует. И все "наматывается на эмоцию". В этом смысле актерство - очень сложная профессия: в ней нет часов отдыха, голова все время работает. Поверьте, у меня очень здоровая психика, но я иногда и во сне вижу что-то, имеющее отношение к роли. Не такие подробности, как, например, грим, а какие-то удивительные странные вещи. Однажды я на машине проскочил на желтый свет, меня остановил гаишник. Подошел, узнал, "простил" и сказал: "Наверное, над ролью работали? " Существует у людей такое ошибочное представление: вот-де в какие-то моменты актер сидит, обхватив голову руками, и думает о роли. Давайте не будем разрушать эту иллюзию.

- Удалось ли вам на сцене или в кино сыграть профессионального актера?

- Нет. Наверное, играть профессионального актера очень трудно. То, что я видел про кино и театр, - всегда очень поверхностно. Что такое актер, из чего он состоит, какой он дома или вне дома, - этого по-настоящему не дано никому угадать, даже самому актеру.

- Сравнительно недавно исполнилось тридцать лет знаменитому спектаклю "Разгром" Фадеева в театре Маяковского. Вы когда-то говорили, что роль Левинсона требовала от вас супернапряжения. Чем это объяснить?

- Это был выдающийся спектакль, я ответственно говорю об этом. Пожалуй - одно из самых значительных сценических произведений о людях революции. Ведь до сих пор остается загадкой, за счет какого невероятного магнетизма им удавалось вести массы иногда на сомнительное и даже авантюрное дело. Для того, чтобы передать ауру, биополе моего героя действительно требовалось супернапряжение. Марк Захаров который ставил этот спектакль, говорил, что после ухода со сцены на ней должны оставаться кусочки твоих нервов. И еще он говорил, что это должен быть спектакль об Иисусе Христе, который уговорил и повел за собой людей.

- До этой - первой в театре Маяковского - роли вы три года провели в Ленкоме под руководством Анатолия Эфроса.

- К сожалению, общение с Эфросом было недолгим. Он был великий режиссер. Я очень хорошо помню его репетиции, на которые приходил, даже если не был занят в данном спектакле. Мог ли у нас состояться творческий роман? Не знаю. На этот вопрос уже никто не ответит. Однажды Анатолий Васильевич сказал мне: "Ты слишком з д о р о в ы й для меня". Имелось в виду физическое и духовное здоровье. Он не хотел этим обидеть или унизить меня. Это было сказано в полемике. Повторяю, это был великий режиссер. В этом нет сомнения. Он в свое время пытался решить и разгадать то, что сегодня становится проблемой в театре.

- Другой режиссер, с которым вас долгие годы связывали творческие узы, - ныне покойный Андрей Гончаров - когда-то сказал, что, вставая утром, он всегда думает, что бы предложить сыграть новое Джигарханяну…

- Не знаю. Я работал с Андреем Александровичем двадцать семь лет. Думаю, что он выдающийся мастер, профессионал, владеющий всем арсеналом необходимых средств. Я счастливо вспоминаю общение с этим человеком. Мне повезло, что я попал к нему в период расцвета и его творческой личности, и театра, им руководимого. Когда я пришел, ему было 53-54 года, он был в потрясающей форме. Несколько его спектаклей были выдающимися: "Дети Ванюшина", "Трамвай "Желание" и другие.

- Как вы считаете, ваша актерская "производственная мощность" сейчас загружена полностью? Я имею в виду не количество ролей вообще, а наличие таких ролей-колоссов, как Стэнли, Сократ, Большой Па, Нерон?

- Всему свое время. Я уже постарел, потерял силы, реакцию. Говорю это без тени драматизма. Хуже нет, когда у артиста теряется чувство реальности. Иногда мне предлагают мощные роли, но я, понимая соблазнительность этих предложений, отказываюсь. Нельзя работать с риском каждую минуту получить криз, чтобы потом откачивали за кулисами. В театре должно быть как в любви: вечное наслаждение и очарование.

- Не кажется ли вам, что вы принесли свой актерский дар в жертву созданию собственного театра?

- Нет, это абсолютно не так. Это моя жизнь. И все, что происходит в театре -хорошего или плохого, - это мое. Если молодые люди не по тусовкам бегают, а работают, пробуют, творят, падают, встают, - я должен им помочь. Вот сейчас мы с вами сидим, беседуем, а они в театре пьесу читают. Душа их работает.

- Вы сейчас едины в нескольких лицах: и актер, и режиссер, и художественный руководитель, и в какой-то мере - менеджер. Как это может сочетаться в одном человеке?

- Ну, режиссера мы сразу исключаем. Я еще ничего никогда не ставил. А руководство театром не означает, что я взял палку и начал командовать. Для меня самое важное - набрать штаб, создать команду людей, умеющих работать. Актерство, как мы уже выяснили, - это моя судьба. Что касается менеджмента, то этим поприщем я тоже не брезгую. Иду вместе с директором по инстанциям: прошу, выбиваю, добываю. Это нормально. Я не надрываюсь. Как только почувствую, что начинается кровохарканье, брошу, уж поверьте. Я не хочу падать от усталости. И играть так не буду. Если, не дай Бог, на сцене закружится голова, две-три ночи не посплю, поразмыслю и найду в себе силы перейти на "благородных отцов". (Смех).

- Мне неловко вас уличать, но, видимо, придется. Вы сказали, что никогда ничего не ставили, но как тогда быть с вашими режиссерскими работами во ВГИКе, которые были неплохо приняты даже нашей строгой критикой?

- Это была не режиссерская работа, а педагогика. Любой актер, лет пять поработавший в театре, может поставить спектакль. Про таких в старом театре говорили - "разводящий". Их задача - чтобы актеры на сцене лбами не стукнулись. Режиссеры в моем понимании - это Эфрос, Захаров, Гончаров. Это другое мышление. Образное. Я всегда поражаюсь Марку Захарову: он одно предложение может превратить в большое представление. А что касается критиков, то это их проблемы. У меня в этом смысле нет ни заблуждений, ни иллюзий. Хотя попробовать хочется. Есть одно произведение абсурдистское, которое меня волнует. Может быть, брошу на время актерство, займусь режиссурой, покопаюсь. Все-таки какой-никакой театральный опыт есть, с такими режиссерами приходилось работать! У того возьму немного, у другого и очень может быть, смогу выдать продукцию. (Смех).

- Не могу не спросить о педагогике, или, скорее, о вашей "патерналистской" функции. Говорят, что вы безошибочно можете распознать в человеке актера?

- Клевета! Более сомневающегося человека вы не найдете. Я большой тугодум, я очень долго "зрею", чтобы понять, хороший ли это актер. И потому самое тягостное для меня и в педагогике, и в художественном руководстве -принимать решения. Поиск - это сладкая вещь, но не дай Бог ошибиться. Во ВГИКе у меня всегда были конфликты, когда надо было выставлять оценки. Я никогда не знал, что делать. Один ведь может двинуться вперед на полсантиметра, но это будут великие полсантиметра. Другой может и полметра пройти, но это будет нормальным явлением. Я переживал такие моменты, когда вчерашний "цементобетонный" двигался на миллиметр, и это было счастье! А говорят - поставь оценку. Если ты художественный руководитель, ты должен решать судьбы. А мне надо очень долго думать, чтобы решить.

- За небольшое время существования вашего театра вам все же приходилось неоднократно что-то кардинально решать. В каких-то вопросах вы оказались непримиримым. У вас какие-то завышенные критерии по отношению к коллегам, или вы судите о людях по себе?

- Я знаю законы театра. Например, мне хорошо известно, что если в театре настроение богемное, можно этот театр закрывать. Если человек работает в театре между делом, вывод тот же самый. Для театра мало военной дисциплины. Театр требует жертвенной дисциплины. А если работать между делом, надо идти в самодеятельность. Утром на завод, вечером в клуб.

- Какова мотивация вашего актерского труда? Задумываетесь ли вы над смыслом того, зачем играете на сцене?

- Я просто счастлив, что живу, выхожу каждый вечер на сцену. Прекрасно то, чем мы живем сегодня. В профессии актера нет ни "вчера", ни "завтра". Есть сегодня. А завтра я могу выйти в этой роли совершенно другой. В этом и состоит жизнь искусства. И если я чего-то прошу у Господа Бога, так это, чтобы я был "живой". Чтобы не "театральный". Штампов, конечно, за сорок пять лет накопилось немало, но хотелось бы, чтобы внутри что-то трепетало, чтобы были спазмы, "одышка". Тогда есть надежда, что я смогу воздействовать на того, у кого тоже есть эти спазмы и "одышка". А мотивация?.. Я выхожу на сцену, потому что во мне живет желание дурачиться. Для меня мое дело - всегда восторг!

Вопросы задавал Павел Подкладов