В тени призрака: жизнь и драма Кристофера Марло

Любой русскоязычный читатель, вспоминая драматургов елизаветинской эпохи, в первую очередь, не задумываясь, назовет фамилию Шекспира. Тот, кто изучал историю вдумчивее, припомнит Френсиса Бомонта и Джона Флетчера, и почти никто не вспомнит автора "Доктора Фаустуса", "Мальтийского Еврея", "Парижской резни" — Кристофера (Кита) Марло, заслоненного фигурой мифического "Лебедя Стратфорда".

Тем не менее, сами англичане ценят Кристофера Марло — о нем писали Берджесс, известный как автор "Заводного апельсина", Лесли Силберт, Луиза Велш, он занимает одно из центральных мест в дилогии "Век Прометея" Элизабет Беар — интерес к личности Марло возник на переломе эпох, после Первой Мировой, когда Хотсон впервые сделал попытку собрать материалы о жизни драматурга. Что же мы теперь знаем о Марло, спустя почти сто лет после выпуска этой книги?

Кристофер Марло (в 16-м веке не было строгой записи фамилии, и в документах встречаются варианты "Марле", "Морлей", "Марли"), родился 6 февраля 1564 года в многодетной семье Джона Марло и Катарины Артур, в Кентербери, старинном южно-английском городе, прославленном еще Чосеровскими "Историями", заложившими основу английского литературного языка.

Из девяти детей выросли шесть, включая Кита, что указывает — Катарина была хорошей матерью, и семья сапожного мастера не голодала (обычно в те времена у ремесленников едва ли выживала треть детей).

Несомненно, маленький Кит бывал на ступенях знаменитого на всю Великобританию собора, где даже при Елизавете тайно чтили, как местного святого покровителя, жившего в 12 веке, Томаса Беккета, убитого перед храмом по королевскому приказу. Легенда гласила, что обагрившая мрамор кровь св. Томаса до сих пор проступает после обильного дождя, и мы можем представить, насколько эта мрачная легенда тронула душу впечатлительного мальчика.

До 1580-го года Кристофер посещал местную Королевскую школу — детище типично елизаветинской эпохи, где за счет церкви обучали не только письму (тогда под "письмом" имели в виду каллиграфический почерк будущих переписчиков, библиотекарей, юристов…) и счету, необходимым в повседневной жизни, но и латыни, основам греческого, пению и … стихосложению!

Латинский язык очаровал юного Марло настолько, что в дальнейшем он станет одним из первых переводчиков древнеримских поэтов на английский, а образы Овидия, Вергилия, Катулла, вдохновят его собственное творчество.

Успехи Марло в учебе настолько поразили дирекцию школы, что сыну сапожника рекомендовали ни много ни мало, как… поступление в Кембридж! В то время Оксфордский университет находился в некотором упадке из-за постоянных следствий по делам тайных католиков и в значительной мере сохранял схоластическую традицию, в отличие от Кембриджского университета, где кипела научная деятельность, и многие преподаватели, например, богослов англиканского направления, Уильям Перкинс, раскрывал слушателям принципиально новую философию Пьера Раме (известно в латинизированной форме, как Рамус — протестанта, убитого в Варфоломеевскую ночь).

А система "субсайзерства" и "сайзерства", традиционная для английских университетов, позволила Марло поступить в колледж Тела Христова, став в 1581 году "стипендиатом архиепископа Паркера". В Кембридже талантливого юношу скоро заметил Томас Уолсингем, племянник члена Тайного Совета Королевы, Фрэнсиса Уолсингема, что определит дальнейшую судьбу кентерберийца.

В Кембридже произошло и другое знаменательное знакомство Марло — в 1584 году шотландец Александр Диксон (история сохранила о нем мало свидетельств) представил свою книгу "De umbra rationis" — подражание диалогам "О Тенях Идей" жившего в то время в Англии поэта, философа и бывшего доминиканца, Джордано Бруно. Так студент Кристофер Марло узнал — и был покорен пантеистической картиной мира, противопоставленной Диксоном пуританским взглядам Перкинса.

По случайной прихоти истории сохранилось бесценное свидетельство — портрет Кристофера Марло, датированный 1585-м годом и почти не пострадавший от времени. Это — работа школы Гольбейна, проникнутая глубоким психологизмом — на нас смотрит молодой человек с щегольской бородкой и пышной гривой рыже-каштановых волос. Взгляд карих глаз под правильными дугами бровей внимателен и ироничен, камзол подчеркнуто роскошен для студента, но, возможно, это — дар Уолсингема. Очень интересна надпись-девиз в левом верхнем углу картины на вульгарной латыни — "Qvod me nvtrit me destrvit" ("Что меня питает, меня убивает"). Это изречение — во многом ключ к пониманию личности Марло и — грозный предвестник его судьбы… но вернемся в Кембридж.

Разумеется, деятельный ум кентерберийца не мог довольствоваться работами ученика, и нет сомнений, что во время одной из своих отлучек в том же 84-м Марло встречался с Бруно — либо в доме французского посла и человека широких взглядов, Мишеля де Кастельно, либо в имении Уолсингемов, где Ноланец, как называл себя изгнанник, был частым и желанным гостем. Гостем… но не только.

Еще не защитив выпускные тезисы, Кристофер становится "интеллидженсером", как и его учитель, пантеист Бруно. Положение одного в университете, а другого — в доме французского посла-католика предоставляло возможности для раскрытия заговоров и допуск к бумагам тех, кто хотел видеть на английском престоле верную дочь католической церкви, сестру Елизаветы — Марию Стюарт, в то время находившуюся в плену.

Сетью "интеллидженсеров" до самой смерти, последовавшей в 1590-м, руководил непосредственно Фрэнсис Уолсингем при финансовой поддержке лордов Лестера (Лейчестера) и Эссекса — в такой кипучей обстановке рождались "Итальянские диалоги" Бруно, и первые драматические задумки Марло.

Если Диксон развивал идеи Ноланца в философской форме, то образное мышление Кита, впитавшего легенды родного Кентербери с подавляющим городок величественным собором, представило пантеистическую философию и идею "нового человека" в драматически-трагедийной форме (Отметим, что все произведения Марло — трагичны, несмотря на пронизывающий их дух оптимистического гнозиса).

После отъезда Бруно во Францию, Марло живет в Лондоне, в районе Нортон-Фольгет, отнюдь не самом респектабельном, но зато среди актеров (в елизаветинском театре не существовало актрис, и женские роли исполняли подростки), и драматургов… впрочем, в равной степени среди содержателей медвежьих ям, владельцев бойцовских петухов и просто сутенеров.

Такое соседство не смущает Кристофера, чья первая пьеса — "Тамерлан Великий, скифский пастух" утверждает чисто ноланскую концепцию "сына Матери-Земли и Отца-Солнца", ставящего себя выше меркантильных и лицемерных законов общества. Этот образ оказался настолько обаятельным, и пьеса обрела такую популярность, что под давлением публики (а, быть может, и, не желая расставаться с полюбившимся героем), Марло дополнил ее второй частью — случай для тогдашней английской драматургии беспрецендентный.

Мы можем только гадать, знал ли Бруно о восторгах, с которыми английская публика встретила изложение его мыслей в сценических образах, но насколько сам Кристофер был покорен идеями Ноланца, мы в состоянии понять, читая не только "Тамерлана", но и остальные трагедии Марло — "Доктора Фаустуса", "Мальтийского Еврея" и "Парижскую резню" (мимо которой страстный кентербериец просто не мог пройти, одновременно сочувствуя жертвам религиозного террора и клеймя католицизм, того самого "Торжествующего Зверя", как его назвал в последнем лондонском диалоге Джордано Бруно).

Благодаря Ноланцу, его идеям и сонетам (нет сомнения, что Марло читал "О героическом энтузиазме", самое поэтическое произведение Бруно, шедевр гармонического синтеза высокой поэзии и прозы), Кит смог внёсти коренные трансформации в английскую драму.

Марло ввел в стихотворную ткань трагедии белый стих, существовавший там ранее лишь фрагментарно, искусственно, в виде подражания переводным французским и итальянским пьесам. Современников поражал мощный, полный аллитерационных повторов стиль молодого драматурга, звучавший для елизаветинской эпохи с необычайной яркостью (справедливости ради, отметим, что начало этому было положено еще при отце Елизаветы — Генрихе Восьмом, Томасом Вайеттом).

Переведя локальную немецкую легенду, впервые обработанную Шписсом, на английский и, главное, сохранив ее оккультный смысл, Марло заложил основу "фаустианы" — позднее эту историю осмысливали крупнейшие писатели 18-20 веков, равно как и композиторы, и художники.

Секрет интереса к жизни полумифического Иоганна Фауста прост, если помнить, что этот человек в первую очередь — маг-практик, и его договор с Мефистофелесом — это типичное бруновское "сцепление"(vinculus) с демоном, низшей астральной сущностью, через которое необходимо пройти всякому практикующему магическое искусство для очищения и духовного восхождения.

В протестантской Англии к этому относились достаточно терпимо, и мы не будем забывать, что королева благоволила к Джону Ди, крупнейшему оккультисту герменевтического направления, составлявшему для нее гороскопы.

Энергию, столь необходимую для создания живых образов, Кристофер получал из азарта и риска интеллидженсерской работы. Его везучесть кажется просто феноменальной — неоднократно бывая во Франции и проникая в тайные школы, где планировали убийство Елизаветы, он, что называется, выходил сухим из воды благодаря актерскому таланту и недюжинной памяти (вопрос о знакомстве интеллидженсера с "Искусством Памяти" Бруно еще ждет исследований).

Он верил Фортуне, до времени не подозревая о ее переменчивости, и к 1590-му году находился на высшей точке взлета — и литературного, и интеллидженсерского. Создается впечатление, что поэт и разведчик в Марло взаимно питали друг друга, но… "то, что меня питает, меня же уничтожит", гласила надпись на портрете. Можно сказать, он испытывал Фортуну, как испытывали ее герои пьес, выходивших из-под пера Марло. Но — не только пьес. Слова из во многом автобиографической поэмы "Геро и Леандр" — "Ну что, Леандр, безумец, ты дерзнешь?" звучат, как ежедневный вопрос драматурга и разведчика самому себе.

1590-й год. Умирает Уолсингем-старший, и Елизавета совершает непредсказуемый шаг, поручая всю разветвленную сеть, налаженную сэром Фрэнсисом — противоборствующим аристократам — горбуну Сесилю и амбициозному Деверё, лорду Эссексу. Марло выбирает сторону Эссекса, и… трагедия поворачивается к развязке.

Вначале — как предупреждение, "Флиссингенская история" с подложным обвинением в фальшивомонетничестве, которую, по возвращении Кита в Англии, Эссексу удалось замять, но… Марло остается самим собой. Он не скрывает связей с вольнодумным кружком Уолтера Рейли, свои уже не антикатолические, а антихристианские взгляды, правда, большая их часть была сообщена делившим комнаты с Кристофером Томасом Кидом под пыткой, а, как известно, под пыткой можно оговорить кого угодно.

Но — последний акт неумолимо близится, и Кит впервые чувствует близость смерти, когда, после идиллического отдыха в поместье Уолсингема-младшего, в мае 1593 года, его доставляют в Лондон, обвинив в распространении ксенофобных куплетов, подписанных "Тамерлан". Последняя улыбка Удачи — Марло не был арестован, его обязали только ежедневно отмечаться в канцелярии Тайного совета, по сути, взяли подписку о невыезде, как сказали бы сейчас.

В Лондоне начинается чума, и Кристофер уезжает в Дептфорд, на тот момент бывший довольно сомнительным предместьем, и что характерно, поселяется в "доме вдовы" (так в елизаветинской Англии называли сначала убежища тайных католиков, где проходили мессы, а потом — просто притоны).

Долгое время история убийства Марло оставалась непроясненной, и уцелевшие два документа — отчет коронера и запись в церковном регистре, считались не поддающимися расшифровке, пока сначала Хотсон, а позже Чарльз Николь в капитальном труде "Расплата", не восстановили ход событий, назвав имя убийцы Кристофера Марло.

Итак, 30 мая 1593 года 29-летний Марло отдыхал после обеда на кровати "вдовьего дома", пока человек Сесиля, некто Поули, трапезничал в этой же комнате с Фризером и Скирсом. Как было показано все тем же Поули (современник говорил, "ему ничего не стоит убить вас ради вашей лошади или вашей супруги"), между Фризером и Кристофером произошла словесная перепалка, после которой Марло нанес поверхностные раны Фризеру.

Удивительна реакция последнего — перехватив руку Марло (и сидя при этом между бездействующими Поули и Скирсом), Ингрэм Фризер хладнокровно нанес смертельный удар Марло в правую глазницу. Как пишет Парк Хохан, приводя фотографии смоделированного ранения, такой удар требовал точности, немыслимой в случайной потасовке, и приводил к мучительной смерти через несколько часов, оставляя раненого в сознании, что подтверждает и российская экспертиза на сайте судмед. ру.

Самым логичным вариантом выглядит подкуп Робертом Поули Фризера и Скирса, что косвенно подтверждает и необычно мягкий приговор убийце — Фризер не отрицал своей вины, заявляя, что "действовал в целях самообороны". Так или иначе, кратковременное тюремное заключение Фризера было проформой, а Марло похоронили в безвестной могиле на окраине Дептфорда 1 июня 1593 года, причем в церковном регистре фамилия убийцы написана так неразборчиво, что до изысканий Хотсона ее читали как… "Арчер"!

Совпадение, которое наши современники могут счесть мистическим — именно в 1593-м году Ноланец был, по сути, продан венецианскими властями Риму и оказался в каменном мешке, обреченный на семь лет пыток. Вряд ли он знал о кончине Марло, но… эпоха Возрождения клонилась к закату. В 1600 году, спустя семь лет после убийства Марло, Кампо-ди-Фьори зажглась костром, а тремя годами спустя умерла Королева Бесс. Трагедия завершилась в истинно елизаветинском духе, уступая подмостки сценам и героям новой эпохи…

Юрий Север