"Я слушаю духов тьмы…" - Джон Китс

Романтическое движение в Англии не было единым; здесь мы не найдем идеологических манифестов, как в Йене, или "дружества поэтов", подобного парижскому. Здесь, на изломе промышленного переворота, романтизм, едва будучи привнесен, раскололся на два условных течения — старших и младших.

Условных — потому, что границы этих направлений были размыты, и в отношении каждого поэта можно было говорить только о большей компоненте одного или другого течения — лишь немногие воплощали оба направления в чистом виде — так, безусловно, к "старшим" принадлежал Вордсворт, к "младшим" — Байрон и Шелли.

Среди множества голосов, зазвучавших в бурное время перемен, далеко не все и не сразу расслышали негромкий, но удивительно мелодичный голос Джона Китса — поэта, которому удалось внести музыку в английское стихосложение. Позже его находки переосмыслит и прославится благодаря им, автор бессмертной "Волшебницы Шалотт" Теннисон, всегда глубоко чтивший талантливого собрата. Но это произойдет слишком поздно…

Вообще о стихотворениях и письмах Китса говорить очень трудно — он относится к числу тех поэтов, чья душа предельно обнажена, и именно в этом скрыт секрет его притягательности, через века. Для каждого поколения он "свой" в Англии, как Лермонтов в России, и именно поэтому пришелся "не ко двору" советской идеологии, тщетно искавшей у него мотивы "революционного шага".

Их не было, как не бывает их в задушевной беседе, которую поэт ведет с каждым читателем, и сама натура Китса чуждалась политических потрясений его времени, хотя за очень краткий срок, отпущенный ему судьбой (1795 — 1821) Джону довелось пережить и континентальную блокаду Англии наполеоновским флотом, и крах империи на континенте, и знаменитые "Сто дней" — но в стихах и поэмах мы напрасно будем искать отголоски этих событий.

Гражданственный пафос Кольриджа, воспевавшего взятие Бастилии, и Байрона, пламенно защищавшего луддитов в парламенте, не касались мира Китса, как бурный прибой не заливает глубокую расщелину в прибрежных скалах.

Слова Эжена Потьэ "не избалован ты заботой" полностью применимы к нашему герою. Джон рано осиротел, и злой недуг, скосивший родителей — чахотка, мрачным гением преследовал поэта, проводившего в могилу самого близкого человека — младшего брата Тома. Затем — отъезд второго брата, Джорджа, с женой, в Америку, казавшуюся "землей обетованной" многим тысячам англичан и ирландцев начала 19 века, вечная боязнь за самую младшую сестренку — Фанни, и вынужденно принятое решение — стать медиком.

Британская медицина того времени заслуженно считалась самой передовой в Европе, и, работая в госпитале Гая под началом самого Астлея Купера, Китс проявил неплохие задатки будущего хирурга. Врач в эпоху неслыханно смелых научных открытий и первого торжества молодой науки, переставшей быть "жречеством", по словам П. де Крюи, мог спокойно рассчитывать на частную практику среди обеспеченных пациентов, а, занимаясь научной работой — и стать членом Королевского Медицинского общества, что открывало двери лучших гостиных.

Казалось, переменчивая Фортуна наконец улыбнулась юноше, но… получив диплом, Джон круто меняет жизнь, и, неожиданно для профессуры и соучеников решает посвятить себя поэзии. Много позже, из писем брату и нескольким достаточно близким знакомым (их круг никогда не был велик — в вопросах переписки Китс всегда проявлял крайнюю избирательность), станет ясно, что это дарование воплотилось, окрепнув, в душе болезненно застенчивого подростка очень постепенно, подобно тому, как в пересыщенном растворе растет совершенный по симметрии кристалл.

Китс вошел в литературу в непростое время: неистовая страстность Байрона обрела сильнейшую популярность, перед которой блекли более зрелые, но менее яркие образы произведений Саути и Кольриджа. Лирику Китса практически не заметили — тогда, по примеру старших товарищей, он берется за эпическое произведение — и "Гиперион" удостаивается от творца "Гяура" и "Корсара" короткой ремарки — "чересчур туманно".

Это было неудивительно — дар Китса, способный передать тончайшие движения человеческой души и обрисовать оттенки эмоций, был не предназначен для грандиозных сцен греческой мифологии. Единственным из признанных поэтов, поддержавшим Китса, пусть и не публично, был Шелли, тепло приглашавший его провести несколько месяцев в Италии в компании самого автора "Ченчи", супруги и мисс Клэрмонт.

Молодой поэт ответит вежливым, но твердым отказом — несмотря на постоянно преследовавшие его финансовые трудности, Китс не терпел покровительственного отношения, и та самая болезненная застенчивость заставляла его с подозрением относиться к подобным предложениям. Все же, несколько лет спустя Китс увидит Италию — но при куда более трагических обстоятельствах.

Тем не менее, Джон не оставлял идею о крупной вещи практически до самого конца — он пишет "Изабеллу", "Канун святой Агнесы", постоянно в нужде, вынужденный терпеть насмешки обоих лагерей — "лауреатов"-консерваторов и "байронистов", у него появляются первые признаки грозной родовой болезни… и в это время его посещает любовь.

Мы никогда не бываем готовы к первому чувству, зажигающему кровь и будящему в нас все самое лучшее, и оно вдвойне застает врасплох того, кто мечется между попытками заработать и тревожным ожиданием вестей от единственного родного человека. Стоит ли удивляться, что мисс Брон не оценила чувства бедного "поэта-кокни", у которого не было средств даже на наемный экипаж, не говоря о собственном выезде?

Китс, тем не менее, принят в семье и старается в дни визитов "потуже зашнуровывать ботинки", как признается сам, чтобы скрыть дыры на чулках. Фанни посвящены самые проникновенные из его стихотворений, многие — ставшие шедеврами английской любовной лирики.

Но чем дальше, тем большей грустью окрашиваются они: Джон понимает, что в буржуазном мире "над искренностью давно смеются в гостиных", и он не сможет предоставить возлюбленной мещанский уют. Темы любви и смерти, Эроса и Танатоса, сплетаются в его стихотворениях, сливаясь с преклонением перед природой, где они — лишь часть гармонии — пожалуй, до Китса никто из английских поэтов не был так зорок к обыденности, скрывающей целый мир цветов, ароматов, движения — все это звучит в "Оде к соловью", одном из шедевров Джона.

Цветы у ног ночною тьмой объяты,

И полночь благовонная нежна,

Но внятны все живые ароматы,

Которые в урочный час луна

Дарит деревьям, травам и цветам,

Шиповнику, что полон сладких грез,

И скрывшимся среди листвы и терний,

Уснувшим здесь и там,

Соцветьям мускусных, тяжелых роз,

Влекущих мошкару порой вечерней.

Болезнь обостряется, в том числе и от нервных переживаний, все чаще на платке появляется кровь, и осенью 1820 года 25-летний Китс по совету знакомых отправляется в Италию в сопровождении доктора Кларка и амбициозного, но малоодаренного живописца Северна. Им обоим суждено большое будущее — врач станет лейб-медиком будущей королевы Виктории, художник — консулом, а для Китса… начнется четырехмесячная агония, во время которой он напишет лишь несколько писем.

Он увидит Рим только через окно дома у Испанской лестницы и будет грезить Вечным городом, умирая от неправильного лечения и обильной кровопотери. Мы уже никогда не узнаем, о чем Китс передумал в эти тяжелые зимние ночи, "слушая духов тьмы", как он писал много раньше, и что за призраки окружали его изголовье. Жалел ли он о разлуке с мисс Брон? Вспоминал ли родных, покинувших мир по вине такой же жестокой болезни, и видел ли в этом слепой фатум или же наоборот, волю провидения? Каждый волен искать ответ на эти вопросы сам…

На протестантском кладбище пройдут простые похороны, и эпитафия, по последнему желанию поэта будет гласить — "Здесь тот, чье имя — надпись на воде".

Останутся только стихи, письма и ряд эскизов, дающих представление о неслучившейся художественной стезе Джона Китса. Многие его стихи обретут второе рождение, будучи положенными на музыку, а слова из "Оды соловью" — Tender Is the Night станут названием романа известнейшего американского классика Ф. С.Фицджеральда "Ночь нежна". И девиз поэта — "Красота — радость бесконечности" станет крылатой фразой, вместившей все мироощущение своего творца("A thing of beauty is a joy for ever").

Юрий Север