Власть или народ: что страшнее?

Режиссер и актер Алексей Левинский всегда шел в стороне от магистральной линии отечественного театра. В 70-е-80-е, когда деятели советского искусства в основном одобряли линию партии и правительства, утверждая идеалы соцреализма, он с командой единомышленников ставил "подозрительных" Брехта, Лорку и даже родоначальников "театра абсурда" Ионеско и Беккета. Его спектакль "В ожидании Годо" критики позже назвали лучшим российским Беккетом ХХ века. Но творчество Левинского отличал от остального театрального мира не только выбор драматургии. Театр, который он создал, всегда был "отдельным", не похожим на тот, что был принят у нас в качестве образца. Наверное, главная причина в том, что еще в юности Алексея навсегда околдовало имя Всеволода Мейерхольда. И с тех пор все, что Левинский делал как актер или как режиссер, он поверял этим именем. На этот раз выбор Алексея пал на пьесу, которую два раза ставил его кумир – "Смерть Тарелкина" А. В. Сухово-Кобылина.

Тема спектакля, поставленного Левинским в театре им. М.Н. Ермоловой, на первый взгляд вовсе не претендует на актуальность и злободневность. Режиссер, как всегда, скрывает главное под маской, вовлекая зрителя в некую занятную игру, порой забавную, порой довольно жуткую. На малой сцене театра выстроено нечто вроде площадного балагана, в котором лохматый Петрушка изображает Тарелкина, а совсем не страшные бармалеи и карабасы-барабасы – других персонажей пьесы. В этой театральной мистификации все как бы "понарошку": в ней запросто уживаются генеральский мундир американской армии и чекистские кожаные куртки с галифе, советский пионерский задор и фольклор городских блатняков.

Зритель готов тотчас откликнуться, принять предлагаемую ему игру, но балаган как-то исподволь, невзначай становится странно похожим на наши так сказать, суровые будни. И, наблюдая дурацкое следствие, затеянное рьяными крючкотворами для выведения на чистую воду упырей, мцырей, вурдалаков и прочей нечисти, зрителю, в конце концов, становится отчего-то не по себе, и он понимает, что на месте Тарелкина или наивного помещика Чванкина под лампой следователя запросто может оказаться он сам, обвиненный, например, в вурдалачестве. Или в отсутствии постоянной прописки. В этом петрушкином балагане – все как в нашей "веселой" жизни: пройдоха Тарелкин всегда договорится с таким же прощелыгой генералом Вараввиным: рука руку, как известно, моет. А купец Попугайчиков купит всех вместе взятых на корню. И они все вместе посмеются над такой "диковинной настойкой", как нравственное чувство. А вот несчастная вдова Брандахлыстова или наивный дворник Пахомов непременно окажутся под жерновами этой безумной мельницы. Российский простой народец, представленный в спектакле бродячим задиристым разношерстным квартетом-хором, тем временем, вовсе не безмолвствует, а пьет водочку и поет под гармошку немудрящие блатные песенки...

Когда-то Алексей Левинский сказал автору этого репортажа, что он как режиссер хотел бы в жизни поставить всего несколько пьес классиков мировой драматургии. С этого начался наш разговор после премьеры "Смерти Тарелкина".

Входила ли эта пьеса в круг тех, что вы всегда хотели поставить?

Да, конечно. Прежде всего, потому что эту пьесу дважды ставил Мейерхольд. Это - редкий случай, но, думаю, что это не случайно. Мне интересно через пьесу понять его художественный мир. Кроме того, это – первая русская абсурдистская пьеса.

Мне казалось, что вы в своих прежних спектаклях мало обращались к каким-то социально-политическим аспектам нашей жизни. Вас больше интересовал человек и его внутренняя жизнь. В данном случае что-то изменилось в вашем подходе?

Мне кажется, что это есть в самой пьесе. Я это в ней услышал, и мне хотелось бы, чтобы это было доходчиво и для зрителя. В пьесе речь идет об обществе, которое целиком держится на несвободе, на рабстве. Причем, желаемом рабстве. И с этой точки зрения проблема до сих пор остается не решенной: чего же мы, собственно хотим: свободы или рабства? Сама по себе постановка вопроса уже о многом говорит. Как говорят, каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает. У Сухово-Кобылина это есть. Непонятно, что страшнее: власть или сам народ.

Как вы думаете, пьеса и спектакль могли бы родиться не на российской "почве"?

Думаю, что пьеса не совсем понятна иностранцам. Она, конечно, может их привлечь своей формой, жанровой остротой, потому что сохраняет свою авангардность и по сей день. Она необычна по форме, написана вне всяких законов драматургии. И в то же время опирается на какие-то глубокие традиции балагана, кукольного театра. Но все же понять ее изнутри можно только имея опыт русской жизни, русской культуры.

То, что кроме вас пьесой заинтересовались в Москве еще три режиссера, это тревожный знак для общества?

Не думаю. Наоборот: когда какая-то проблема выносится наружу, то это

положительный момент. Чем больше говорят о назревших вопросах: "До каких же пор?! Сколько можно?!" – тем больше шансов, что найдутся пути преодоления. Внутренние или внешние – это уже другой вопрос.

Режиссер Алексей Левинский раньше никогда впрямую не касался острых социальных проблем и искал главное в глубинах человеческих душ. Но в "Смерти Тарелкина" он, может быть, сам того от себя не ожидая, обнажил самые болевые точки нашего не очень здорового общества. И, мы, хохоча над идиотами-следователями или прохвостом Тарелкиным, вдруг ощущаем неприятный холодок где-то под ложечкой и комок в горле. И хочется произнести вечное: "Русь, куда ж несешься ты, дай ответ". Но она, как известно, не дает ответа.

Павел Подкладов