“Легкий хлеб” Армена

Один литературный герой сказал, что нельзя объять необъятное. "Объять" в одном небольшом интервью все то, что успел сделать почти за 50 лет жизни в искусстве Армен Джигарханян, невозможно. Хотя, наверное, каждый период его жизни : и в театре Ленинского комсомола с великим Анатолием Эфросом, и в театре Маяковского с Андреем Гончаровым, и огромное количество его киноролей, - достойны докторской диссертации. Но я решил не распыляться и посвятить наш разговор только нескольким эпизодам его жизни в театре. Перечитывал текст, а в ушах звучал неповторимый легкий армянский акцент Джигарханяна. Полно, - возразит кинозритель, - у него идеальный русский язык! Вот и я поначалу поразился этому, когда встречался с артистом. Потом понял, что со мной говорил сам Джигарханян. А с экрана и со сцены мы видим его героев, которым армянский акцент не всегда присущ…

С: Когда в юности вы решили идти в театральный институт, ваш школьный учитель спросил: "Зачем тебе легкий хлеб, Армен?"…

А.Д.: Я думаю, что мой учитель ошибался. Этот хлеб - замечательный, прекрасный - требует на протяжении всей жизни громадного труда, честности и искренности. Если ты говоришь неправду, живешь двойной-тройной жизнью, то на сцене и на твоем лице это все отражается в точности. В нашем деле ничего не проходит даром: ни хорошее, ни плохое. Я счастлив, обладая этой профессией. Много видел, ездил, пережил, встречался с великими людьми, играл большую драматургию.

С: Другой ваш учитель - театральный - Армен Гулакян научил вас, как вы сами писали, "основам естественного поведения на сцене". Что представляют собой эти основы?

А.Д.: В двух словах рассказать о таких больших, серьезных вещах невозможно. Это - непростая проблема, очень индивидуальная. Один умный человек, знающий театр, сказал, что на сцене должна быть правда. Но есть правда курицы и правда орла. Каждый человек мнит себя орлом, но природа не всех одаривает этим. Правда может быть и скучной, и будоражащей умы. Разобраться бывает нелегко.

С: Критики не раз отмечали, что вы обладаете даром эмпатии - проникновения в "шкуру" другого человека. Что это: ваша органика, интуиция или особый актерский метод?

А.Д.: Я не знаю, как это определить. Наверное, это похоже на способность хамелеона мимикрировать, менять цвет. Но она вовсе не решает проблему воздействия на зрительный зал. Человек может не входить ни в чью шкуру, а говорить на сцене от своего имени. Любой автор, даже гениальный - это для меня повод о чем-то рассказать зрителю. Прежде всего, о том, что меня беспокоит. Известна формула Ромена Роллана, что каждый играющий Гамлета, должен быть хоть немножечко Гамлетом. Нельзя равнодушно сыграть роль. Актера должны беспокоить эти идеи и мысли. Иначе зритель останется холодным.

С: Но ведь история знает примеры, когда актеры, не отличавшиеся особым интеллектом, блестяще играли умнейших людей и даже гениев.

А.Д.: Я думаю, мы порой путаем интеллект с информированностью. Существует душевный интеллект. Можно что-то предельно тонко чувствовать, не умея это определить. Иногда показатель ума - не цитаты и всяческие "измы", а богатый ассоциативный мир. В этом признак творческой натуры, умеющей воспроизвести идею и заразить ею зрителя, загипнотизировать. Тогда мы в зале смеемся и плачем.

С: Где-то я прочитал: "Чем бы ни занимался герой Джигарханяна, чувствуется, что он делает это всю жизнь". В чем секрет?

А.Д.: Честно - не знаю! Если профессия как-то определяет характер, тогда невольно думаешь об этом. Например, когда я снимался в роли великого русского сыщика Кошко, приходилось общаться с достаточно сильными фигурами нашей разведки (не специально, конечно). И я обратил внимание, что у них совсем иная, не похожая на обычного человека, реакция. Они во время общения с вами больше воспринимают, чем отдают. То же можно сказать и о врачах. Вы, наверное, обращали внимание, что хороший врач, слушая ваш рассказ о болезнях, изучает вас, вернее - какие-то определяющие элементы, характеризующие ваше состояние. Вот это и есть владение профессией. Профессия не может восприниматься отдельно от характера, от сути персонажа. Конечно, когда прикасаешься к роли, это заботит. В поиске точек соприкосновения с героем и состоит работа над ролью. Не в "подминании" под себя, а в определении того, что волнует.

С: А если не волнует?

А.Д.: Все равно надо найти. Если совсем нет, то надо отказываться.

С: У вас такие случаи были?

А.Д.: У меня нет. Смелости не хватило (смех).

С: Вернемся к вашей актерской "кухне". Стало быть, вы как разведчик или врач наблюдаете людей, впитываете что-то для последующего использования на сцене?

А.Д.: Так не бывает, что я встаю утром и с десяти до одиннадцати наблюдаю жизнь. Это скорее похоже на зубную боль: ты об этом ежеминутно не думаешь, но она присутствует. И все "наматывается на эмоцию". В этом смысле актерство - очень сложная профессия: в ней нет часов отдыха, голова все время работает. Поверьте, у меня очень здоровая психика, но я иногда и во сне вижу что-то, имеющее отношение к роли. Не такие подробности, как, например, грим, а какие-то удивительные странные вещи. Однажды я на машине проскочил на желтый свет, меня остановил гаишник. Подошел, узнал, "простил" и сказал: "Наверное, над ролью работали? " Существует у людей такое ошибочное представление: вот-де в какие-то моменты актер сидит, обхватив голову руками, и думает о роли. Давайте не будем разрушать эту иллюзию.

С: Удалось ли вам на сцене или в кино сыграть профессионального актера?

А.Д.: Нет. Наверное, играть профессионального актера очень трудно. То, что я видел про кино и театр, - всегда очень поверхностно. Что такое актер, из чего он состоит, какой он дома или вне дома, - этого по-настоящему не дано никому угадать, даже самому актеру.

С: Вы отдали больше 30 лет театру им. Маяковского. Одной из первых ролей был Левинсон в Разгроме Фадеева. Вы когда-то говорили, что эта роль требовала от вас супернапряжения. Чем это объяснить?

А.Д. : Это был выдающийся спектакль, я ответственно говорю об этом. Пожалуй - одно из самых значительных сценических произведений о людях революции. Ведь до сих пор остается загадкой, за счет какого невероятного магнетизма им удавалось вести массы иногда на сомнительное и даже авантюрное дело. Для того, чтобы передать ауру, биополе моего героя действительно требовалось супернапряжение. Марк Захаров который ставил этот спектакль, говорил, что после ухода со сцены на ней должны оставаться кусочки твоих нервов. И еще он говорил, что это должен быть спектакль об Иисусе Христе, который уговорил и повел за собой людей.

До этой - первой в театре Маяковского - роли вы три года провели в Ленкоме под руководством Анатолия Эфроса.

К сожалению, общение с Эфросом было недолгим. Он был великий режиссер. Я очень хорошо помню его репетиции, на которые приходил, даже если не был занят в данном спектакле. Мог ли у нас состояться творческий роман? Не знаю. На этот вопрос уже никто не ответит. Однажды Анатолий Васильевич сказал мне: "Ты слишком з д о р о в ы й для меня". Имелось в виду физическое и духовное здоровье. Он не хотел этим обидеть или унизить меня. Это было сказано в полемике. Повторяю, это был великий режиссер. В этом нет сомнения. Он в свое время пытался решить и разгадать то, что сегодня становится проблемой в театре.

С: Какова мотивация вашего актерского труда? Часто ли вы задумываетесь над тем, зачем играете на сцене?

А.Д.: Прекрасно то, чем мы живем сегодня. В профессии актера нет ни "вчера", ни "завтра". Есть сегодня. А завтра я могу выйти в этой роли совершенно другой. В этом и состоит жизнь искусства. И если я чего-то прошу у Господа Бога, так это, чтобы я был "живой". Чтобы не "театральный". Штампов, конечно, почти за пятьдесят лет накопилось немало, но хотелось бы, чтобы внутри что-то трепетало, чтобы были спазмы, "одышка". Тогда есть надежда, что я смогу воздействовать на того, у кого тоже есть эти спазмы и "одышка". А мотивация?.. Я выхожу на сцену, потому что во мне живет желание дурачиться. Для меня мое дело - всегда восторг!

Вопросы задавал Павел Подкладов