Logo
Курсы валют:
  • Обменный курс USD по ЦБ РФ на 29.03.2024 : 92,2628
  • Обменный курс EUR по ЦБ РФ на 29.03.2024 : 99,7057

Петрович и его фонарик

Юрий Любимов — человек исторический. Как и его предок, он пропустил через свою кровь все, что в его век прожила страна. Был “лишенцем” при полностью репрессированной семье, ездил на войну, верил в коммунизм и мучительно в нем разочаровывался, успел застать великий театр 20…30-х годов и стал “застрельщиком” культурного возрождения России в годы оттепели. Был изгнан из страны и вернулся с горбачевской перестройкой, через раскол собственного театра стал свидетелем раскола в российском обществе и сумел остаться живым, думающим, энергичным творцом. Улыбчивый, всегда свежий и доброжелательный, он во все времена делал агрессивный, жесткий, волнующий театр. А на вопросы журналистов всегда отвечал открыто, хотя, иногда и колко. Так было в свое время и с автором этих строк.

Юрий Петрович, в вашем театре на одной стене висят портреты Мейерхольда, Станиславского, Вахтангова и Брехта. Говорят, этот “иконостас” доставил вам в свое время немало хлопот?

Безусловно. Сперва я повесил три портрета. Без Станиславского. В свое время я усердно постигал его Систему и в результате убедился, что в искусстве никакой системы быть не может. Искусство — товар штучный и зависит от личности того, кто им занимается. Меня пытались заставить снять портрет Мейерхольда, но я дерзко возразил, что снимать не буду, ибо не я Мейерхольда мучил и убивал. Тогда приказали, чтобы был Станиславский. Я согласился. Ведь он был настоящим реформатором театра, заповеди которого мы забыли. Из его учения сделали догму, изрядно поиздевавшись над ним. Недавно перечитал кое-какие источники, выпущенные в свет без цензуры, и поразился, сколько же он горя перенес! Когда Мейерхольда выгнали из собственного театра, Станиславский пригласил его совсем не в МХАТ, а в свою оперную студию. “Этот театр теперь для меня чужой”, — горько сказал Константин Сергеевич.

Вы учились в хореографическом училище по методу Айседоры Дункан. Как вы туда попали?

Ну, тогда это было модно. Айседора приехала в революционную Москву и поразила всех своим видом, а главное — танцем. Студенты после ее представлений выпрягали из коляски лошадей, сами ее везли и орали: “Айседора, Айседора! Как прекрасно жить на свете!” По Москве тут же организовались несколько кружков, где учили танцевать в ее стиле. Я попросился у мамы, и она согласилась. А вот папа не хотел, чтобы я становился артистом. Коллегиальное решение было таковым: Юра должен начать работать, чтобы выжить. Я пошел учиться в ФЗУ, которое находилось на Таганке. Здесь была тюряга и рядом полно шпаны. Один раз ворье таганское меня сильно избило, приняв за жулика. Неделю дома лежал. Отлежавшись, вооружился финкой и пошел мстить. Такие были времена…

У вас складывалась блистательная актерская карьера. Почему вы все бросили и ринулись в режиссуру?

Я часто спорил с режиссерами, что, в сущности, дело вредное. У меня возникало какое-то острое чутье: как можно сделать тот или иной фрагмент. Когда работал в кино, очень часто просил снять лишний дубль, и он впоследствии входил в картину. Постепенно понял, что у меня есть дар — заранее видеть всю “ленту”. Мои спектакли кинематографичны, раскадрованы на эпизоды. В них есть сильный, постоянно меняющийся визуальный ряд. По-моему, современный театр не может выжить без синтеза искусств, мощной “картинки” на сцене. Наш мозг воспринимает происходящее через речь всего лишь на 25 %. Остальное приходится на глаза, на энергию, которая исходит от актера.

Можно ли сказать, что вы сформировались как режиссер внезапно, «вдруг»?

Ну, во-первых, к моменту зарождения нашего театра я был зрелым артистом, много сыграл в театре и кино. Был очень тренированным человеком, много занимался спортом. Но главное — преподавал. В вахтанговском училище я и сделал “Доброго человека из Сезуанна”, который стал основой для нашего театра. Если б я пришел в Театр на Таганке без собственного спектакля, программы и актеров, меня бы просто “провернули через мясорубку” до состояния фарша. Я смог выбраться из-под груза традиций, прежде всего, потому, что поступал резко. Снял почти весь репертуар и начал делать новый. Оставил только одну пьесу, которую ставил Петя Фоменко. Мы с ним какое-то время неплохо сотрудничали. И потом, когда он ушел и его стали “лупить”, я старался ему помочь. И Анатолию Васильевичу Эфросу я старался помочь… Раньше у нас была какая-то солидарность. Потом улетучилась.

Была ли острая форма ваших спектаклей следствием своевольных черт вашего характера?

Вовсе нет. В бытность свою актером я очень тяготился тем, что театр стареет. Надо было резко искать другие формы выражения, другую манеру актерской игры. Это был своеобразный протест против соцреализма — этакого чистенького “газона”, который ввели в искусство чиновники.

Известно, какое влияние оказали вы на Владимира Высоцкого. А он влиял на вас?

Безусловно! Прежде всего, своей яркостью и неукротимостью, темпераментом, чувствительностью к окружающему миру. Он его воспринимал болезненно и трагично. От себя дурного он убегал только благодаря работе…

А вообще могут ли актеры влиять на вас как на режиссера?

Только с одним условием: не трепаться, а показать. Хочешь что-то предложить: покажи! Я с удовольствием взгляну и скажу: да или нет. С тем же Володей мы делали по пять вариантов и в конце концов выбирали оптимальный. Если он не понимал, то просил показать. Я показывал, он повторял и не считал это зазорным. Если актер много говорит, это плохой признак. Он себя выхолащивает, выплескивает в разговорах, и у него не остается ничего внутри, чтобы делать дело.

Зрители знают, что на спектаклях вы сидите в зале и поддерживаете динамику спектаклей с помощью фонарика. Не он ли лежит у вас на столе?

Он, он. Им я “дирижирую”. Ведь у театра больше всего аналогий с оркестром. И на первых — особенно! — спектаклях, пока не утряслись темпоритмы, эпизоды, пока актер не может соотнестись с «целым», пока нет контакта со зрителем, ему надо помогать. И я “сигнализирую”: вот тут ты “уронил”, тут надо поднять ритм или просто громче говорить. Существует целая система сигнализации. Теперь я использую огромный черный фонарь. А на столе — мой фронтовой, вот видите, с тремя цветами. Зеленый значит хорошо, можно продолжать. Но он зажигается редко. Красный — это так плохо, что я уже ухожу из зрительного зала и после спектакля не миновать репетиции. А вот так (показывает) я сигнализирую о том, что надо прибавить темп: давай, давай, поживее! Высвечу себе ухо, значит — громче. Если рот, значит, дикция плохая. Этот фонарик актеры и похищали, и роняли… Видите, он весь облупился.

Павел Подкладов

Шольц сообщил о переговорах между странами по поводу мира на Украине

Шольц сообщил о переговорах между странами по поводу мира на Украине

Разговоры ведутся на уровне советников по безопасности.

Венгрия, забравшая украинских военнопленных, не разрешает им возвращаться на родину

Венгрия, забравшая украинских военнопленных, не разрешает им возвращаться на родину

Будапешт пошел на хитрость, чтобы Россия отдала им украинских военнопленных.

В России прогнозируют резкое подорожание бытовой техники

В России прогнозируют резкое подорожание бытовой техники

На это может повлиять снижение планки беспошлинных онлайн-покупок.

В 2023 году мороженое в России пользовалось особым спросом

В 2023 году мороженое в России пользовалось особым спросом

Это показывает статистика: рост производства поставил рекорд.