Алла Демидова: Стараюсь быть хорошей “скрипкой”

В одном интервью вы сказали, что если бы начали жизнь сначала, то ни за что не пошли бы в театр. Это было сказано не сгоряча?

- Если отвечать на этот вопрос прямо, то, наверное, действительно не пошла бы. Хотя мечтала о нем с детства. Когда меня спрашивали, кем я хочу стать, отвечала скороговоркой, в одно слово: “великойактрисой”. Но только в последнее время я стала понимать, какой же это молох. Он затягивает, требуя серьезных, не всегда оправданных жертв. Каких же? Над своими последними спектаклями я работаю не в России. Мне приходится много ездить, менять страны и города, жить в гостиницах. Это для меня – жертва, потому что я не люблю ездить. Но это моя профессия.

Я читал, что в Щукинском училище вы приставали к своему педагогу, пытаясь выведать “петушиное” слово, благодаря которому можно стать актрисой.

- Да, мне казалось,( смеется...) что можно объяснить одним словом какую-то тайну, магию, как существовать в театре и как стать великой. Но в конце концов поняла, что такого слова не существует, каждый открывает для себя истины, карабкаясь вверх по гладкой стене. Кто-то срывается, кто-то устраивается на выступах, достигнув определенной высоты, а кто-то старается карабкаться дальше. И эта “гладкая стена” не имеет границ.

И вы, прожив столько лет в театре, не узнали “петушиное” слово?

- Могу вспомнить в связи с этим только русскую пословицу: “Терпение и труд все перетрут”.

А как быть с талантом и везением?

- Талант – это составляющая, без которой человек быстро сходит с дистанции. А везение… Я заметила, что случай приходит практически к каждому. Только не каждый им пользуется. Некоторые думают: ладно, сейчас посплю, а потом будет момент и я его схвачу. Нет, надо быть всегда на старте, всегда готовым. Даже если у тебя простой в несколько лет. Случай будет всегда! Говорят, что все в жизни уже предопределено. Наверное, это правильно. Но есть другая хорошая фраза: “Судьба – это непонятая случайность”. У каждого свой выбор. Если вы верите в случайность и свою волю по отношению к этой случайности, надо ее приманивать.

В вашей жизни была такая случайность?

- Безусловно! Случай – что попала в Щукинское училище, случай – что стала сниматься в кино. Все мои пять книг – тоже случай. Но я всегда на старте! Я знаю, что если это совпадает с моим интересом, то я в это моментально ныряю. А если не очень интересно, то что-нибудь придумываю: говорю, что меня в Москве не будет, или заламываю такой гонорар, что людям и не снилось. И мне вежливо отказывают. (Смеется.)

А Таганка – тоже случай?

- Да, наверное. Ведь все началось с нашего спектакля “Добрый человек из Сезуанна” на курсе в Щукинском училище, после которого был создан театр. Хотя в те же времена меня приглашал Николай Павлович Охлопков к себе, в театр Маяковского, репетировать Гамлета в спектакле, где раньше играли и Самойлов, и Козаков, и Марцевич. Я даже репетировала там месяц. Могла бы пойти туда. И был бы другой случай. Но я выбрала Таганку. И правильно сделала! На наши спектакли приходили лучшие люди, Таганка формировала людей.

Чем отличалась Таганка от других театров?

- Мы существовали в коллективе, нам было не важно (во всяком случае, мне), главная у тебя роль или второстепенная. Это потом утвердилась иерархия: кто-то выходил вперед, кто-то отставал. Мы были единомышленниками, а это очень редкое явление для театра. Мы начинали на ровном месте: ни возрастов, ни званий, ни традиций. Мы создавали эти традиции сами.

Вам не казалось тогда, что вы все марионетки в руках кукловода – Юрия Любимова? Я слышал от артистов других театров, что Любимов якобы отучил актеров играть, превратив в этаких синеблузников.

- Спектакли были разные. Например, в “Десяти днях, которые потрясли мир” мы были действительно похожи на синеблузников. Но потом, когда мы стали играть “Гамлета”, “Жизнь Галилея”, было иначе. Вот, например, Володя Высоцкий за десять лет существования нашего “Гамлета” очень менялся. Поначалу для него не существовало проблемы “Быть или не быть». Только – “Быть!” А в конце жизни его Гамлет – мудрый усталый философ, перед ним встают вечные вопросы, на которые нет ответа. В последние годы он играл Гамлета гениально! После смерти Высоцкого я написала книгу. Называлась она “Владимир Высоцкий, каким помню и люблю”. Писала о театральных работах, о том, как он менялся с 1964 по 1980 год. Помню последний спектакль 18 июля. Была страшная жара, а у нас – шерстяные свитера толстой ручной вязки. Мы все были мокрые, выползали на поклоны без сил. Я обернулась к Высоцкому и говорю: “А слабо сыграть еще раз?!” Все промолчали. А он говорит: “Почему слабо, давай сыграем!” Я пошла на попятный: “Нет, нет, сыграем 27-го, потом – в отпуск!” Но не успели… У многих сохранились билеты. И у меня тоже. Я хотела пригласить на спектакль прекрасного поэта Олега Чухонцева.

Мне всегда казалось, что вы, как и Владимир Семенович, даже в условиях любимовского “площадного” театра всегда сохраняли свою позицию, свой мини-театр и как бы дистанцировались от общей массы?

- Нет, это не совсем так. Я не участвовала во всяких закулисных спорах, это правда. Я не знала “течений”, не знала, кто с кем дружит, но я абсолютно точно (так мне казалось) выполняла режиссерскую волю. Тогда требовались “локальные” краски, а мне хотелось играть более объемно. Но я не спорила. Я вообще никогда не спорю с режиссерами. Давно поняла, что, когда актер выполняет волю режиссера, выигрывают все.

Раз уж вы сами коснулись темы “режиссер и актер”, не могу не вспомнить одно высказывание в прессе. Было сказано, что сейчас нет режиссера, конгениального таланту Аллы Демидовой.

- Это не так. Со всеми своими режиссерами я была послушной ученицей. Вот, например, когда Любимов приехал после долгого отсутствия, мы ему показали восстановленного “Бориса Годунова”. Я очень волновалась, и он после показа сказал: “Алла, ну сколько можно сдавать передо мной экзамен?! Вы давно его сдали”. Я ему очень благодарна за эту фразу. Но до сих пор сдаю перед ним экзамен. Во взаимоотношениях с Анатолием Васильевичем Эфросом речь не может идти о конгениальности. Потому что я абсолютно выполняла то, что он предлагал мне в “Вишневом саде”. Причем в Раневской не было ни одной моей черты! Ни в пластике, ни в голосе, ни в реакции. Я просто была обезьяной. А многие актеры, которые не подхватывали его интонацию, проигрывали. И из-за этого проигрывал спектакль. Актер – это все-таки вторичное, это инструмент. Конечно, можно быть скрипкой Страдивари, а можно – простой, купленной в соседнем музыкальном магазине. Но надо стараться быть хорошей скрипкой. Правда, при этом хотелось бы, чтобы на этом инструменте играл Ойстрах (если ты скрипка) или Рихтер (если ты рояль).

Раз уж речь зашла об Анатолии Эфросе и “Вишневом саде”, то не могу не спросить, оставил ли в вашей душе след Лопахин, которого играл Владимир Семенович?

- Мы играли “Вишневый сад” шесть лет. И я считаю, что ни до него, ни после никто так не играл Лопахина. Недаром же Петя Трофимов говорит Лопахину: “У тебя тонкие и нежные пальцы, как у артиста. У тебя тонкая и нежная душа”. Какой еще актер, в каком театре это играл?! А Володя играл именно это! А последний монолог, тот, что после торгов, он играл на таком высочайшем уровне, как будто пел свою лучшую песню. Его Лопахин был похож на тех знаменитых Мамонтовых и Морозовых, которые трагически заканчивали свои жизни.

Вопросы задавал Павел Подкладов