Сергей Курышев: Чеховские проблемы актуальны и для англичан

- Сергей Владимирович, ваши коллеги говорят, что Москва была всегда трудна для вашего театра, что здесь - тяжелый зритель. Вы это тоже ощущаете?

- Судя по некоторым реакциям, московский зритель отличается от питерского. Не думаю, правда, что эти отличия значительны. Это же касается зрителей европейских городов. Но сознание того, что Москва - это столица, очень театральный город, здесь много критиков, и они более строгие. Существует также известное противопоставление московской и питерской школы… Поэтому сознательно или нет, но ты начинаешь напрягаться. Это напряжение чувствовалось и на "Золотой маске", когда мы привезли "Дядю Ваню". Но это вовсе не потому, что Москва - жестокий город, а театроведы в Москве - страшные и злые люди и ненавидят питерский театр. (Смех).

- Неужели вас никогда не обижали театроведы?

- Я не помню такого. Писали иногда глупости, но не злые. Я бы не сказал, что со всеми я бы захотел еще раз встретиться. Может быть, я в чем-то ошибаюсь…

- Ваш театр признан во всем мире, он - один из лучших. Осознают ли это актеры, и проявляется ли это осознание в их работе?

- Нет, снобизма, кастовости, отделения от всего театрального мира я не замечал. Потому что все время репетируешь, играешь, и внутри команды всегда обмениваемся впечатлениями о своей работе, делаем друг другу замечания. Никто не зазнается, я тоже старюсь… А глядя со стороны, например, на тех же "Братьев и сестер", я понимаю, что это - удивительный спектакль, в котором я счастлив быть и монтировщиком. И что он - намного выше того, что происходит в театральной жизни и России, и Европы. Ты можешь не соглашаться со своим режиссером, раздражаться, но всегда понимаешь, что он - лучший. И с ним хочется репетировать. С годами это понимание усиливается, и желание спорить, опровергать постепенно исчезает. То же - и во взаимоотношениях с партнерами, которые лучше многих других.

- После овации на "Братьях и сестрах" я слышал мощный громоподобный возглас Петра Семака. Что он означал: "победу" над московской публикой?

- У Петра Михайловича это вошло в традицию. Хорошо сыгранный спектакль поднимает его настроение. Он рад и тому, что хорошо сыграли, и тому, что он выдержал этот неимоверно тяжелый спектакль. И у него все-таки хватает сил сделать высокий прыжок, поднять руку вверх и закричать "Ура"! Он громче всех это делает на всех наших спектаклях и праздниках. Это говорит о его силе, здоровье и возможности завтра сыграть другой спектакль. У него потрясающая способность перестраиваться.

- А у вас бывали случаи, когда надо было перестраиваться, и это доставляло определенные сложности?

- Сложности появляются, когда много раз играешь один и тот же спектакль. Вот недавно мы были на гастролях в Италии. Мы сыграли десять раз подряд "Дядю Ваню" и провели одну репетицию. После приезда нужно было играть другой спектакль, и некоторое чувство, что ты находишься внутри "Дяди Вани" оставалось. Но это - дело опыта и привычки. На этих гастролях приходится перестраиваться через каждые два дня, я ведь занят в шести спектаклях. Это - одна из составляющих профессии.

- Хватает ли у вас времени на что-то другое, кроме театра?

- Хватает времени на чтение, на занятия с сыном, на выезды в пригороды Петербурга, я их очень люблю. Конечно, этого времени не так много. У меня недавно собака появилась, я с ней по утрам гуляю. Это дисциплинирует. И кроме того, я хоть и полчаса, но прогуливаюсь и дышу относительно свежим воздухом. (Смех).

- Для актера рано вставать - это нонсенс. Принято думать, что все они спят до одиннадцати.

- Ну, это - дело привычки. Да и не все спят. Потому что сейчас все работают: съемки, озвучание, радио. Практически у всех - дети. Надо зарабатывать.

- Для вашего театра эта тема тоже актуальна?

- Да, конечно! Государственная зарплата очень мала. Она такая же, как у врачей и учителей. Но есть, слава Богу, спонсоры, которые нас поддерживают. Но все равно, это деньги минимальные, на которые невозможно хорошо жить. Я не знаю, как дело обстоит с этим вопросом в кино, у меня этого опыта нет.

- А длительные выезды за границу не решают вопрос?

- Во-первых, мы уже несколько лет не выезжаем за границу надолго. Максимум - на две недели. Но теперь эти заработки не спасают положения.

- Но есть ведь возможность пойти сыграть в антрепризе…

- Если бы я поверил, что антреприза, куда меня приглашают (а это - тоже еще вопрос!) имеет смысл, что она затевается серьезно, то, может быть, и пошел бы. Но только в свободное от театра время. Из него я уходить не хочу. Кроме того, антрепризы, заманивая тебя хорошими деньгами, в конце концов, уводят от театра. Они не дают возможность продолжать учиться. А как только ты заканчиваешь учиться, постигать, ты заканчиваешь свою профессию. Новое к тебе уже не приходит. Я до сих пор продолжаю ощущать себя учеником и надеюсь, что Лев Абрамович видит во мне своего ученика.

- Возвратимся к вашим поездкам за границу. Что трогает западного зрителя в ваших порой насквозь российских спектаклях, в том числе - чеховских?

- Трогают простые человеческие проблемы: не сложившаяся жизнь, безответная любовь, счастливая любовь, осознание того, что твой талант ты не реализовал. Это - общечеловеческие проблемы, у Чехова замешанные на "очень русской" основе. Но, тем не менее, их ничто не отличает от проблем итальянских или французских.

- Чехов, Достоевский - это понятно. Но неужели с таким же успехом принимают Федора Абрамова?

- Да! Они начинают что-то понимать в этой страшной истории. И у немцев был голод, разруха. Да, фашизм - это страшная вещь. Но у них - фашизм, у нас - коммунизм. У ни один усатый человек, у нас - другой. И у них была послевоенная любовь… Когда Братья и сестры ездили в первый раз в Германию, работники театров, после спектакля приносили детям, играющим у нас в спектакле корзинки с фруктами, пирожными, печеньем. Они что-то почувствовали свое… Главное, когда зритель начинает узнавать себя в ситуациях, показанных на сцене. А если это не происходит, то не поможет ни Чехов, ни Достоевский.

- А в вашей практике бывало, что не происходило?

- Нет, пожалуй… Даже если спектакль некоторым зрителям не нравится (как, например, "Клаустрофобия"), все равно он затрагивает что-то. Он не оставляет равнодушным.

- Иногда и про "Клаустрофобию", и про "Чевенгур" говорили, что актеры там - марионетки в руках кукловода. Вас это не обижало?

- Нет. Потому что в них я вижу индивидуальности, характеры каждого персонажа. Для меня это - не какая-то общая масса, не кусок глины, которая действует по воле режиссера.

- За вами закрепилось амплуа романтического, благородного героя. А не хотелось бы сыграть какого-нибудь "абсолютного" злодея, ну, например, Ричарда Ш?

- Хотелось бы играть разные роли, а в пьесах Шекспира - почти все. Хочется, чтобы диапазон расширялся, а не был узким, как у многих актеров кино, которые играют примерно один и тот же характер. Не знаю, какое за мной закрепилось амплуа, но для меня Миша Платонов в "Пьесе без названия", Кириллов в "Бесах" или Фрэнк в "Молли Суинни" - это все же разные характеры, разные люди. И не такие уж они благородные, хотя и созданы для благородства. Платонов до конца сохраняет какую-то чистоту души, но все равно он уже сильно испорчен.

- Вы стараетесь всегда оправдать своего персонажа, как это произошло с Тригориным?

- Не скажу, что ставлю такую задачу. Моя задача - понять персонажа. Например, после школьного прочтения "Чайки" Тригорин кажется не симпатичным. Но начинаешь глубже копать и понимать, что он не сделал ничего такого особенно плохого. Он талантливее многих: попробуй быть популярным беллетристом! Он мучается своими проблемами, у него не выходят из головы мысли о будущем рассказе. Что плохого в том, что он влюбился в юное прекрасное создание?! Наверное, он не должен был поступить так, как поступил. Но никто не идеален. И он у меня вызывает и симпатию, и раздражение, как и любой другой человек.

- Тригорин говорит: "Когда хвалят - приятно". "Золотая маска" и другие премии для вас важны, приятны?

- Приятны, особенно в первый момент. Но это чувство быстро проходит, потому что более приятно осознавать, что ты опять в работе, что ты опаять репетируешь что-то новое. Я говорю это серьезно, без кокетства. Успех очень важен, потому что он подстегивает к другой работе и дает некоторую свободу. Но, думаю, что это более важно для моих родителей, которые в свое время не очень-то понимали, но и не сказали ни слова против того, что я поступил в театральный институт. Потом они поняли, что это - мое дело… Я очень благодарен за эту роль и режиссеру, и партнерам. Это был подарок к моему сорокалетию.