Ленин-гриб на глубине 60 метров

На Курехина невозможно прилепить какой-то ярлык: любой будет либо фальшив, либо мелок. Формально он был музыкантом, киноактером, композитором, импровизатором. А по сути – поэтом. И при этом – “городским сумасшедшим и умницей, патологическим шутником, певцом абсурда”. Так было написано недавно в одной из хороших статей о нем. Попробуйте все это привести к одному знаменателю! Не получится… Впрочем, нужны ли они, эти знаменатели? Потому что Курехина нельзя “поверить”, как Сальери, “алгеброй – гармонию”. Курехина, как и vis-a-vis того же Сальери, можно только почувствовать, впустить в себя, впитать. Как впитывали, например, первые слушатели “Аквариума”. Его участие в альбомах этой легендарной группы: “Электричество”, “Треугольник”, “Радио Африки”, “Табу”, - было если не определяющим, то неоценимым. Вспоминая “аквариумные восьмидесятые” знатоки его творчества пишут: “Непонятно, кто кого больше обогатил – “Аквариум” Курехина или наоборот. БГ с товарищами служили Сергею не только полигоном для экспериментов, но и опорой в этих опытах по освоению возможностей человеческого восприятия. Курехин платил регулярными и обильными поставками идей: представить себе “тот самый”, взрослый и изощренный Аквариум начала 80-х без него невозможно”. Но “Аквариум” в этом смысле был вовсе не единственным. Как пишут те же знатоки, его моцартовский дух коснулся и одной из самых замечательных отечественных групп – “Алисы”…

Впрочем, не будем вдаваться в историко-музыковедческие тонкости. Думаю, что сам Сергей обиделся бы на нас, за то, что мы поминаем его так серьезно - патетически. Потому что он был, прежде всего, создателем своего особого мира, не всегда монтирующегося с нашим. Сам он говорил об этом так: “Адекватность всем культурам выразилась наконец в том, что я перестал быть адекватным всем им. Я не мог больше существовать ни с одной средой. Джазмены считали меня рок-музыкантом, рок-музыканты считали меня джазменом, а классические музыканты просто считали меня ... Поп-механика и стала прямым выражением моих представлений о том, другом и о третьем”.

Не стоит, однако, искать объяснение термина “поп-механика” в словарях по искусствоведению. “Поп-механикой” назывался некий проект, лишенный какой-либо организационной структуры, но могущий объединить самых разных представителей рок-культуры. Причем первая часть этого слова – “поп” - в данном случае не имела никакого отношения к попсе. Она, скорее, отсылала нас к слову “популяция”, которое в словаре иностранных слов трактуется, как “совокупность особей одного вида, населяющая определенную территорию и в большей или меньшей степени изолированная от других таких же совокупностей". Одни курехинские “особи” (опять же процитирую знатоков) “трубили, другие прыгали на полусогнутых, все наслаждались своей сопричастностью процессу”.

Жизнь Курехина была в чем-то похожа на эту безумную “поп-механику”. О ней, наверное, можно написать роман, каждая глава которой приводила бы читателя в изумление. Не имея возможности сделать это, приведем лишь некоторые свидетельства близких Сергею людей: “Я совершенно не удивлялся, слыша о том, что его видели в один и тот же день сразу в Москве и в Питере. Он совершенно не был удивлен, услышав от меня, что нам сейчас не до искусства, поскольку созданное у нас в отделе искусств Всероссийское общество тупых поглощено борьбой за самоопределение коми и пермяков. Особенно его судьба пермяков, помнится, тронула, как-то он сразу увлекся, взялся создавать для начала пермякскую письменность, чтобы можно было записать древний эпос этого маленького, но гордого народа. За это ему было присвоено звание тупейшего третьей степени, но он не загордился, а сразу же уехал разрабатывать проект установки памятника Ленину в Сан-Марино. Он памятниками Ленину тогда был озабочен. Его беспокоило, что памятников в стране вовсе не много, как утверждают, а мало, просто их ставят не там, где надо. Вот представьте, влезаете вы на недоступный пик, а там - Ленин. Это то, что надо. Или ныряете на глубину 60 метров, а на дне – Ленин”.

Ленин вообще был его “бзиком”. Автора этих строк, как, наверное, всех индивидуумов, всласть нахлебавшихся “социализмов и реализмов”, в свое время до глубины души потрясла телепрограмма “Тихий дом”, в которой Курехин с Шолоховым на полном серьёзе изложили теорию о том, что Ильич на самом деле был не кем иным, как грибом. В те годы, когда запреты постепенно снимались, и до народа доходили “научные слухи” о всяких непознанных явлениях, это казалось вполне правдоподобным. Никогда не забуду горящего взора Курехина, когда он с жаром излагал эту теорию. И только в уголках глаз сияла радость: эх, как же я вас в очередной раз “приколол”!

Он не оставил после себя каких-то теорий и школ. Его творчество некоторые сравнивали с хаосом, потому что оно развивалось так же эклектично, как и его жизненные увлечения. Но в нем всегда присутствовала “искра Божья”. И из нагромождения звуков вдруг прорывалось такое, что заставляло тебя остановиться, оглянуться. Он ждал от мира чего-то такого, что было недоступно обычному сознанию. Говорил: “У меня такое ощущение, что сейчас происходит битва Богов. Не соревнование идеологий, не борьба идеологий, а именно битва Богов! Такое ощущение, что должна появится какая-то другая цивилизация, на принципиально других основах, нежели та, что существовала все последнее время. Столпы нашей цивилизации, Шекспир, Данте, Гомер, уйдут как точки отсчета. Приходит другая цивилизация, которая назовет другие имена и будет базироваться на них…”

Может быть, наши потомки – жители будущей цивилизации - среди новых столпов назовут Курехина. Но он этого не одобрит. Потому что он жил не для памятников и учебников. Он жил для того, чтобы жить. Он чувствовал жизнь даже в самых, казалось бы, странных явлениях. Таких, как, например, деньги. “Мне нравятся голландские деньги. Во всех странах на этих важных бумажках изображают сумрачные лица великих людей. А в Голландии - зайчики, кошечки, собачки. И цвет у голландских денег - желтенький, розовый, голубенький. Деньги словно игрушечные. Если бы по всей стране наши деньги с Лениным обменяли на голландские с собачками и зайчиками или в крайнем случае изобразили на наших деньгах, например, трех поросят, то отношение к деньгам сразу же изменилось. У нас деньги олицетворяют силу, а должны олицетворять жизнь”.

Без него жизнь стала скучнее. Обычнее. Серее. Но к нему пытаются и сегодня “пробиться” те, кто был им “отравлен” навсегда. Каждый год в разных странах проводится фестиваль его имени под названием SKIF. И дай Бог, чтобы его искра не угасала. Может быть, лет этак через …надцать или …дцать придет другой Курехин, который скажет: “Все время хочется невозможного. А раз невозможного хочется, значит, оно существует”. И Сергей ему оттуда подмигнет: давай, дескать, парень, не робей!

Павел Подкладов

Использованы материалы статей Алексея Крижевского, Владимира Чернова и Елены Киселевой