Загадочный рыцарь театра

Думаю, что никто не станет со мной спорить, что в российской драматургии есть три величайших имени, которые будут повторять потомки и через “двести тысяч лет”. Это Гоголь, Чехов и Островский. Каждый раз, читая его пьесы и смотря спектакли, по ним поставленные, не перестаешь диву даваться: сто пятьдесят лет ходят по сцене его герои и говорят его словами, а такое впечатление, что все они списаны с нас сегодняшних. Конечно, каждое новое поколение драматургов, режиссеров и актеров норовит сказать свое слово, застолбить свой участок в истории. Но “Машеньки”, “Кремлевские куранты”, “Оптимистические трагедии” и “Терроризмы” улетучиваются, как с белых яблонь дым. А “Бешеные деньги”, “Бесприданница”, “Доходное место”, “Гроза” остаются на века. (Назвал всего четыре пьесы и испугался, что могу обидеть Александра Николаевича: надо было перечислить все).

К сожалению, и применительно к Островскому живо библейское - “нет пророка в своем отечестве”. Современники порой не очень-то жаловали своего соотечественника-драматурга, и наш брат-журналюга частенько бранил Александра Николаевича на страницах всяческих “Вестников” и “Ведомостей”. Потому что, как писал один из блистательных исследователей его творчества Владимир Лакшин “… современники с опозданием догадались, что он – классик”. К сожалению, исторические документы практически не зафиксировали объективную картину жизни величайшего драматурга. Сведения о нем скупы и порой противоречивы. Даже внешний облик - и тот биографы живописуют по-разному. Вот как пишет об этом тот же Лакшин: “Белокурый, стройный, хорошо пел – рисует его один из воспоминателей. Смолоду грузный, рыжеватый, рано облысевший, никогда не слышали его поющим – настаивает другой… Надо сводить эти свидетельства на очную ставку, выверять, просеивать…” Тому, кто хочет больше узнать об Островском, можно было бы посоветовать почитать его пьесы. Но и это было бы не совсем верно. Потому что его герои и он сам – это далеко не одно и то же. И если многие великие прозаики оставили в своих произведениях автобиографические сведения, то в пьесах Островского самого Островского практически нет. “Островский приоткрывается нам в своих комедиях и драмах ничуть не больше, чем Шекспир в “Отелло” или “Макбете”.

Наверное, любителей бурных биографий жизнь Александра Николаевича может разочаровать. Он “не воевал, не дрался на дуэли, не путешествовал вокруг света, не блистал при дворе не проматывался на рулетке, не памятен любовными приключениями, не заточался в острог, не отбывал ссылку…” Были, конечно, приключения: и выпить он был не дурак, и влюблялся, конечно, и за свои произведения нередко страдания претерпевал. Мало того, что поначалу ему никак не давала проходу цензура, да завистники одолевали, так еще объявился некий провинциальный актеришка, с которым Островский когда-то обсуждал план первой пьесы “Свои люди, сочтемся” (у нее еще есть другое название - “Банкрот”). Так этот актеришка возомнил себя настоящим автором пьесы и даже стал всерьез качать права. Но честолюбивым планам этого стервеца, изрядно попортившего кровь молодому Островскому, не суждено было сбыться. Теперь о нем осталось упоминание лишь в одной пьесе его “соавтора”, да и то в виде сноски.

А в целом жизнь Александра Николаевича была, действительно, лишена каких-то особых всплесков. Он был домоседом, прожил всю свою жизнь в Москве, причем, основную ее часть – в Замоскворечье. И только в зрелые годы переехал из Яузской части на Волхонку. Ну, и - слава Богу. Потому что, если бы он жил более бурно, неровен час, нашлась бы какая-нибудь сволочь, типа Дантеса, и мы бы лишились человека, который “населил русскую сцену толпой живых лиц”. Впрочем, может быть, мы не знаем всего, ведь многое, что связано с его литературным трудом, бытом и друзьями, “безвозвратно утеряно в беге времени”. Например, о детстве и юности драматурга почти невозможно ничего сказать: нет ни свидетельств современников, ни документов. Поэтому он остается в какой-то степени загадкой и по сей день. Владимир Лакшин пишет: “Дневники его хороши и живописны только ранние: это школа начинающего писателя. Но и там меньше всего о себе – больше о том, что видел, наблюдал в первых своих поездках за пределы родного дома: о природе, городах, реках, о нижегородском театре, о лицах костромских крестьян. О себе же ни полсловечка… Он никогда не писал дневников и писем в расчете на посторонние глаза, просто не надеялся, что они будут кому-то интересны, кроме прямых адресатов”. А ведь недруги упрекали Островского в необъятном тщеславии! Сами-то, небось, наворотили тонны бумаг о себе-любимых…

Сам Александр Николаевич, будучи 56-летним человеком, в ответ на просьбу одного из издателей заняться мемуарами, писал :”… это будет мне приятно,… это будет живо и правдиво… Но я знаю в то же время, что мечты мои так мечтами и останутся. Чтобы привести в порядок свои воспоминания и хоть только начать их, как следует, нужны покой и досуг, а ничего этого у меня нет, не будет и быть не может!.. Я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю и обделываю сюжеты вперед, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, т.е. без хлеба, с огромной семьей, - так уж до воспоминаний ли тут!” Вот так и остался он загадкой для всех своих потомков, которые будут помнить его до тех пор, пока существует Россия и “великий и могучий” русский язык.

Покой же он нашел на пьедестале возле своего “Дома” – Малого театра, в котором каждый сезон появляются премьеры по его пьесам. А раз в год сюда съезжаются театры из провинции, где Александр Николаевич не просто любим, а обожаем. Завтра в Малом театре открывается фестиваль “Островский в доме Островского”. Приходите, не пожалеете…

Павел Подкладов

Использованы материалы книги Владимира Лакшина “Островский” из серии “жизнь в искусстве”