Актеры называют меня провокатором

- Есть мудрая поговорка: «Можешь не писать, не пиши!» Вы уже не можете не заниматься режиссурой?

- Актрисой я стала, пытаясь через других людей приблизиться к себе и познать свое место в жизни. Режиссура позволяет найти в себе что-то другое, научиться альтруизму, любви к людям. У меня слишком неподъемная ноша, мне надо от нее освобождаться, отдавать ее. Мне кажется, что я сейчас продолжаюсь, как актриса, в других людях.

- Как актриса, вы играли классику. А ставить решили современные пьесы. Почему?

- Я много лет уже болела, страдала без современной драматургии. Единственной радостью была «Кухня» Максима Курочкина - Олега Меньшикова. Наверное, я пошла сейчас в режиссуру именно поэтому. Я просто влюбилась в пьесу Виктора Коркия «Кихот и Санчо». Носила ее разным режиссерам, думала, что кто-то загорится, будет ее ставить. Борису Александровичу Львову- Анохину понравилась пьеса. Но он не думал ее ставить, это был не его жанр. Он сказал: «Талантливо, но тут много капустника». Козак тоже влюбился в Коркия. Он стал читать другие пьесы Виктора, мы мечтали поставить «Гекубу» в Театре им. Пушкина еще до того, как Рома стал там художественным руководителем. Но не получилось. И никто в то время не ставил Коркия. За исключением театра МГУ, где студенты в капустническом стиле разыгрывают его тексты. Я поняла, что это - живая классика. Со временем я все больше убеждаюсь, что это великая драматургия. И, может быть, эти тексты остаются для меня живыми потому, что вызывают у меня и любовь , и раздражение. Я все время сама преодолеваю свою любовь и нелюбовь к ним. Многим кажется, что в нем нет гармонии. Он не хочет быть правильным, однозначным, он ломает каноны. В то же время, он написал пьесу «Аристон», желая соблюсти эти каноны. В ней есть конфликт, и даже, если хотите, детектив. Там юмор соседствует с трагедией, есть ноты «мирового одиночества» человека.

- Вам, наверное, уже не раз задавали вопрос: есть гигант Софокл с великой пьесой «Эдип». Почему же все-таки вы выбрали не его, а Коркия. В чем отличие пьесы Виктора от классической?

- Я очень люблю пьесу Софокла, и зачитывалась ею в студенческие годы. Человека по имени Эдип я по-настоящему полюбила, и он стал мне даже родным. Но Софокл так многословен!.. А Витя Коркия очистил пьесу от обилия слов. Хотя в его пьесе 104 страницы. (Смех). Сама история, миф в пьесе Коркия остались. Но это его, коркиевская версия этого мифа. А наша компания добавляет в этот миф свое. Думаю, что многие будут шокированы тем, что увидят.

- Это вас не пугает?

- Нет. Мне важно, чтобы зритель не был равнодушным. Я делаю то, что чувствую. По-другому не умею. А как это будет восприниматься, это всегда тайна, всегда загадка. Поэтому предстоящая премьера вызывает у нас и трепет, и ужас, волнения, и радость. Потому что мы с этим «ребенком» живем уже шесть месяцев, и все это время он нас мучает. И нам очень важно услышать живое дыхание тех людей, которые придут на спектакль.

- Сложился ли у вас свой режиссерский метод, подход к актерам?

- Я, как актриса, знаю, что спонтанное существование на сцене, когда ты выкидываешь на зрителя, чего сам от себя не ожидаешь – это самое интересное, живое, самый «кайф». И я провоцирую актеров именно на такое существование. Чтобы они, независимо от домашних придумок, не боялись вдруг что-нибудь «выкинуть» на зрителях. Они меня называют провокатором, потому что я иногда на фоне мирного общения вдруг «ломаю» ситуацию, и у них внутри все начинает вибрировать, вылезают какие-то «шебутные», корявые вещи. Некоторые режиссеры любят доводить актера до самоуничижения, ставить его на колени для того, чтобы у него произошел какой-то взрыв. Я знаю режиссеров, которые могут даже ударить актера по лицу для того, чтобы вызвать у него какую-то эмоцию. Это безобразие. Я это терпеть не могу. Я сама через это прошла, какие-то вещи сама на своей шкуре испытала. Получается результат на один раз. Мне очень хочется в своих актерах пробудить художников. Мне хочется, чтобы они сами придумывали, чтобы они приносили мне какие-то идеи. Когда они меня спрашивают: «А что я здесь делаю? Объясни! Ты режиссер – скажи»! Я говорю: «Не знаю! Думайте! Вы зачем пришли в эту профессию?» Если вы просто обезьянки – тогда до свиданья. Мне такие люди не интересны.

- Вернемся с «Аристону». Вы сами назвали цифру – 104 страницы, которая навеяла воспоминания о хите 60-х, 70-х. Не страшно преодолевать такую громадину текста?

- Сейчас уже страшно сокращать. А сокращать все же придется. Причем, в самые последние дни. Может быть, придется резать по живому. Хотя мне очень жалко. Надеюсь на то, что в процессе прогонов все уплотнится. Так же было и с «Кихотом и Санчо»: первый акт шел три часа, а сейчас весь спектакль без антракта два часа.

- Кстати, как поживает ваш «Кихот»?

- В апреле будем играть в театре Армена Джигарханяна. У нас был вынужденный перерыв: негде было играть. На гастролях в Минске на фестивале современной драматургии мы играли в Театре Янки Купалы. Там 800 мест. Был аншлаг и успех огромный. Зрители хохотали… А в Москве – проблема. Есть идея все-таки «пробить» свой театр.

- В «Кихоте и Санчо» вы (хоть и по необходимости) сами играли одну из главных ролей. Коркия роль Иокасты в «Аристоне» писал для вас. Но вы, судя по всему, не собираетесь ее играть?

- В данном случае есть цель – попробовать взглянуть на все только со стороны. Когда я могу так или иначе ей управлять. В «Кихоте и Санчо» я не могу этого делать: только, если записать на видео, потом дома посмотреть, сделать выводы. А режиссер – это совершенно другое ощущение. Иногда, правда, хочется выскочить на сцену и все всем высказать. Но какая-то человеческая мудрость мне говорит, что надо быть терпеливой. Поскольку я актриса, мне все время хочется им что-то показать. Но они этого не любят. И я должна искать какие-то другие способы воздействия. А что касается Иокасты, то я восхищена, как ее репетирует Люся Одиянкова.

Павел Подкладов

Продолжение следует