Иосиф Райхельгауз: Режиссер - циничная профессия

- Вам никогда не сидится спокойно. Остальные режиссеры мирно ставят спектакли, а вы в своем театре вечно норовите заварить какую-то авантюру: то поэтические вечера, то "баечные" посиделки, то бенефисы… Наверное, все-таки ваша душа стремится к студийности?

- Мне хочется, чтобы зрителю в театре было интересно. И люди, которые ходят к нам все пятнадцать лет (а я вижу своих зрителей), знают, что плохо не будет. У нас ведь есть вечера с необъявленной программой. Например, "Вечер театральной байки" или "Вечер стих и я". (Это можно читать и как "стихия") А раз стихия, значит, выйдут наши артисты: Альберт Филозов, Сергей Юрский, Володя Качан, Володя Стеклов, Таня Васильева, Ира Алферова, Саша Гордон, Лев Дуров, я сейчас боюсь кого-нибудь пропустить. Выйдут наши замечательные молодые: Саид Багов, Ольга Гусилетова, Анжелика Волчкова, и каждый из них будет читать замечательные стихи.

- Или выйдет Иосиф Райхельгауз и споет романс на украинском языке…

- Да. Мы тут с Гордоном сравнительно недавно спели вместе, и нас показали по каналу "Культура". Это, конечно, шутка, но я считаю, что в театре и артистам, и зрителям должно быть весело. Поэтому надо все делать для того, чтобы люди в театр приходили для удовольствия. Естественно, они должны думать и о жизни: ведь в театр приходят, чтобы он помог им жить, в чем-то разобраться. Но в то же время в театре должно быть интересно. Вот недавно, классик мировой режиссуры, замечательный режиссер Някрошус показал спектакль на шесть с половиной часов. Вы знаете, вполне возможно, что это шедевр, но я, точно не пойду смотреть это. Вы знаете, на спектакле Штайна, который шел семь часов, я первые часа три просидел, а потом ушел.

- Но, все-таки пошли?

- Пошел. Но в торговый центр СТД смотреть спектакль не пойду.

- Давайте все же возвратимся к вашим спектаклям. Некоторые из них идут уже больше десятка лет. Не устаревают?

- По разному. Вот, например, у нас пятнадцать лет идет спектакль "Пришел мужчина к женщине". И прошел этот спектакль более полутысячи раз, и побывал он в десятках стран мира, и помногу раз. Мы его играли в Германии для немцев, они сидели в наушниках, реакция на реплики, естественно, на несколько секунд запаздывала, и, тем не менее, нас попросили сыграть еще несколько раз и даже отвезли в Люксембург, и тоже попросили сыграть. Спектакль "А чой-то ты во фраке" идет лет 12. Спектакли идут по многу лет, и мы просто вынуждены их снимать, потому что их накапливается так много, что они не успевают пройти даже раз в месяц. В конце прошлого сезона мы съездили в Америку на гастроли, проехали очень много замечательных городов: Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Чикаго, Нью-Йорк, Бостон и везде играли, и зрители прекрасно принимали спектакли. Сейчас муниципалитет Чикаго пригласил нас сыграть чеховскую "Чайку". Поэтому есть спектакли, которые играются много лет и должны играться. Есть спектакли, которые я хочу снять, а мне кассиры говорят, что зрители все время про них спрашивают...

- А для вас важен финансовый успех?

- Конечно, важен. Театр работает для зрителей. Я очень уважаю своих коллег, товарищей, которые говорят, что зрители им мешают, зрители глупые, они ничего не понимают, у них низкий вкус. Многие считают, что работают не для зрителей, а для выдающихся театральных критиков. Я думаю, что это не серьезно. Правда, мои коллеги в основном недолюбливают критиков, что справедливо.

- Бывает ли, что зрители не принимают ваши спектакли?

- Зрители могут не понять спектакль и не принять его. Могут понять, но при этом не принять и отвергнуть спектакль. Могут огорчиться. Я думаю, что в этом бывает виновен театр. Даже когда театр прав, он все равно виноват. Зритель не виноват. Зрители - это люди, для которых мы работаем, и им должно быть с нами хорошо. А если им с нами плохо, виновны мы.

- А вы знаете того зрителя, для которого ставите? Или ваш театр удобоварим для всех?

- Я думаю, что наш театр своим существованием, своей работой все-таки достоин зрителя, который к нам приходит. Если какие-то зрители не принимают спектакль, они в следующий раз не придут к нам. И наоборот: если какие-то зрители чувствуют, что в этом театре с ним разговаривают уважительно, открыто, то они придут и в следующий раз.

- А у вас никогда не было, чтобы вы пошли поперек себя? То есть, наступали бы себе на горло, старясь быть более понятным зрителю?

- Вы знаете, у меня есть странный внутренний критерий, довольно бытовой. У меня замечательная мама, которой уже семьдесят с лишним лет. У меня есть две дочери. Одна совсем взрослая, другая в восьмом классе. У меня есть жена. И вот когда я что-то такое делаю, я думаю: стыдно будет им показать или нет? Если то, что я делаю, я могу показать и не молодой маме, и восьмикласснице и мне не стыдно, то это нормально для любого зрителя. А если я сделаю что-то такое, что мне не хотелось, чтобы моя восьмиклассница или мама видели, значит лучше, чтобы этого никто не видел. Это критерий простой. Поэтому у меня нет постельных сцен.

- И, тем не менее, вы однажды сказали, "Я циничен, профессия это обуславливает"…

- Вот спросите любую женщину, можете ли она себе представить, что будет стоять перед незнакомым мужчиной обнаженной? Она скажет: "Нет, ни в коем случае". Тогда вы спросите: "А на приеме у врача?". Она ответит "Да". Театр, это такое место, где приходится стоять обнаженным или где приходится обнажать кого-то. Не в буквальном смысле слова, хотя бывает и в буквальном. Эта профессия требует постоянного проведения опыта над собой самим, постоянного анализа в самых разных проявлениях, и часто - не в самых лучших. Это профессия, которая провоцирует тебя на самокопание и самовостребование каких-то не самых лучших качеств. Это такая работа. Вот что я имел в виду, говоря о циничности.

Вопросы задавал Павел Подкладов

Продолжение следует...