Как Ольга Яковлева обманывала великого Эфроса

После смерти Эфроса, любимой актрисой которого она была всю его жизнь, Ольга Яковлева долго не могла опомниться. Она бросила театры, в которых играла в России, и уехала во Францию. Но, слава Богу, вернулась. Судя по всему, все же российские корни актрисы сыграли свою роль. Память о ней была настолько сильна во всех, кто более или менее разбирался в искусстве, что после приезда из дальних стран, ее с распростертыми объятьями приняли сразу несколько театров: и Маяковка, и МХАТ, и Табакерка. Она производит на собеседника удивительное впечатление: кажется, что она не защищена, ранима. При этом – очень скромна и даже застенчива. Все попытки интервьюера разговорить ее на тему грандиозности ее ролей заканчивались крахом. Они просто натыкались на иронию и мастерский перевод разговора на другие темы.

– Вернемся к вашим ролям. Вы работали и в России, и во Франции и играли женщин самых разных национальностей. Важен ли был этот фактор в работе над ролями?

– Мольер и Гоголь, Уильямс и Чехов, Гоголь и Шекспир – кто они? Русские или англичане, французы или американцы? Это общечеловеческое достояние. Не знаю, кто лучше сыграл Гамлета: Пол Скофилд или Иннокентий Смоктуновский… Потому что речь в пьесе идет об общечеловеческих проблемах. Играя Уильямса или Мольера, я в последнюю очередь задумываюсь о том, кого надо играть – американку или француженку. Я прежде всего женщина, и моя «русскость» мне не мешала. Дело в характере, в психологической конфигурации, которые заложены в образе.

– А ваша героиня из пьесы Гурнея «Любовные письма» (идет в «Табакерке» - прим. интервьюера) – тоже вне национальности и конкретной страны?

– Мне трудно судить. Я ничего особенного не делаю для того, чтобы она была американкой.

– Критики после спектакля в один голос заявили, что вы очень здорово поняли «американскую природу» своей героини.

– Нет, я, видимо, поняла природу быстротечности жизни. В «Азбуке Морзе» ведь нет национальности. Так и здесь.

– И опять интуиция сработала?

– Тут, я думаю, больше ремесло. Потому что в каждую секунду надо нажать нужную клавишу. Если пропустишь, тебе же хуже, потом не поспеешь.

– Как вы считаете, последние роли – это какая-то новая волна в вашем творчестве?

– Про себя ничего не знаю. Критики что-то говорят, и им нужно верить. У них такая профессия. Они за это деньги получают. Они разбираются, изменился ли актер, появилось ли в нем что-то новое, или он никуда не двигается и сидит на старых штампах.

– Забудем о критиках и поговорим опять о вашей актерской природе. Вы всегда были удивительно элегантны на сцене, вам всегда были к лицу сценические костюмы. Носить театральный костюм – это особое искусство?

– В театре так принято, что художник – это второе лицо после режиссера, который диктует условия. Мне всегда казалось, что хорошо бы проблемы художника обсуждать и с актерами. Но так не получается. Например, такой замечательный художник, как Валерий Левенталь, совершенно не выносит никаких актерских предложений, просьб и поправок. К этому достаточно жестко относился и Анатолий Васильевич: «Вот, Оля, вечно вы! Как сказал Валерий, так и будет!» А я думала, ну зачем так мучить актера и шить «платьице» из толстенного драпа. И жарко, и бегать, и падать надо, а возраст не молоденький…

– Вас не слушали?

– Нет. Но и я тоже их не слушала. (Смеется.) В «Ромео и Джульетте» нам нашивали что-то из поролона, килограммов на двадцать. Я приходила к портнихе и спрашивала, можно ли сохранить структуру платья, только чтобы оно было при этом легким? И она делала платье точно такое, как изображено на эскизе художника, но только легкое и прохладное.

– Когда-то по телевидению был показан фильм Анатолия Эфроса «Записная книжка Печорина». Вы там снимались вместе с Олегом Далем и Андреем Мироновым, день рождения которого всегда отмечают 8 марта. Какими они вам запомнились?

– Анатолий Васильевич очень своеобразно работал на телевидении. Он быстро ставил свет, потом говорил: «Вы, Оля, войдите, вы, Олег, повернитесь, обойдите сбоку, потом скажите текст, потом выйдите из кадра. Все, снято, все свободны!» (Смеется.) Поэтому мы даже не успевали опомниться и пообщаться…

…Олег Даль был замкнут. Мне казалось, что он постоянно ждет какой-то обиды. Или его кто-то давно обидел. В нем была какая-то дисгармония. Мне казалось, что он в жизни чего-то боялся. Предполагаю, что, если бы в его жизни было побольше любви, он бы раскрылся еще больше, засверкал бы, как пятилетний мальчуган. Что-то вмешалось в его Судьбу, и я знала Олега только грустного, подавленного и закрытого. Хотя всем понятно, что он был гениальным актером.

…А с Андрюшей Мироновым я была знакома давно, он был моим однокурсником. С ним я работала в дипломных спектаклях, он был моим партнером и в танцах, и в пении. Потом он пришел на Малую Бронную, Анатолий Васильевич пригласил его сыграть в пьесе Радзинского «Продолжение Дон Жуана». Тогда Андрюша проявил себя не только как талантливый актер, но и как въедливый, работоспособный человек. Многого он достиг за счет своего дикого труда. Свою легкость он оттачивал часами. В общении Андрюша был всегда легок и обаятелен.

– В финале – опять театроведческий вопрос. Есть ли у вас своя актерская тема?

– Не знаю.

– Олег Табаков как-то написал, что тема Ольги Яковлевой – «рассказ о том, для чего в этот мир приходит женщина»… Для чего женщина приходит в мир, для любви?

– Ой, женщина приходит для многого. Наверное, для того, чтобы рожать детей. Для нежности, гармонии, умиротворения. Для того, чтобы был уют, радость. Для того, чтобы была неожиданность. Для веселья, соболезнования и для жертвенности. Для сочувствия, понимания и утешения. Но не всегда, правда, это удается, так как сейчас женщины взвалили на себя еще семью, детей, дом, опеку над мужьями, которые как-то растерялись в этом мире за последние десять лет и не устояли. Мужчины ведь, по сути дела, дети и очень слабы. Их психика выдерживает только стабильность, а когда все шатается, то очень редкие выбираются и ощущают себя «хозяевами жизни». Но не думаю, что именно эти – лучшие.

Вопросы задавал Павел Подкладов