Человек с необузданным темпераментом

В одной статье было написано так: "Григорий Сиятвинда может все, он гениальный актер-трансформатор, гипнотизер". Иногда действительно кажется, что для него на театре не существует препятствий. Сиятвинду, несмотря на своеобразную внешность, можно представить и Чацким, и Гамлетом, и героем легкого мюзикла. За свою не очень долгую жизнь в искусстве он сыграл Черта в "Братьях Карамазовых", Войцека, Отелло, а в своем родном "Сатириконе" -главные роли в комедиях Мольера, Гольдони, в ионесковском "Макбетте" и даже Юсова в "Доходном месте". Сам актер не может аргументировать такую разбросанность жанров.. Но считает, что время амплуа прошло, и сейчас - век синтетических артистов.

- Григорий, вам, наверное, надоели вопросы об уникальности вашей биографии?

- Для меня она уникальной не является, так как она для меня единственная. Я не пробовал жить по-другому, не знаю насколько это уникально, но для России, наверное, это необычно. Для тех, кто не знает, как я выгляжу, скажу, что я очень загорелый молодой человек. (Смех) И с "загорелостью" своей я умудрился родиться в Западной Сибири, в городе Тюмени, в столице нефтяного и газового края. На этом, собственно, вся уникальность и кончается. В остальном моя жизнь протекала, как у всякого нормального россиянина.

- Однако, не всякий "нормальный россиянин" живет по несколько лет в Африке.

- Да, в раннем детстве я уехал на три года в "туристическую поездку" на вторую родину, в Замбию. Это родина моего отца. Мы жили в столице, в Лусаке, потом вернулись в снега.

- Сохранились в душе какие-то ощущения о Замбии?

- Не ощущения, скорее, какие-то вспышки в памяти: саванна, деревья своеобразные, вкус экзотических плодов…

- Помнится, вы как-то говорили, что если бы родились там, в Замбии, то вас называли бы как-то иначе. И даже гордились, что у вас есть второе, замбийское имя?

- Я не то что горжусь, но меня это забавляет. Да, меня бы называли не Григорий, а Джес. Причем, мне бы это имя никто не придумывал, мне его дали бы автоматически, как первому сыну первого сына, то есть мне бы присвоили имя деда моего. Кроме того, там еще положена была странная приставка к фамилии, которая у меня бы звучала так: Сибанибани. Причем, совершенно никому не ведомо, как она образуется.

- Однако, забавы побоку, теперь - серьезная часть нашей беседы. Вы все время отрицали, что никакой театральной "закваски" в вас не было, но в 12 лет вы уже сыграли свою феноменальную роль Иванушки в "Двух кленах"?

- Совершенно верно, в кружке Дворца пионеров. Сначала была роль Иванушки, потом - какого-то кулацкого сына в спектакле, где какой-то пионер приезжал в село и создавал пионерский отряд, а у него там были враги и недоброжелатели. Главным недоброжелателем был я. Самое интересное, что в том возрасте на том уровне занятий этой профессией ни у кого не вызывало никаких вопросов, почему я так выгляжу в качестве Иванушки из русской народной сказки. Казалось совершенно нормальным, что я был в косоворотке, в шароварах и в красных сапожках.

- И дальше ваша биография была довольно необычной для актера: факультет технической кибернетики в Тюмени, армия, поступление без подготовки в Щукинское училище. Вы как-то шутили, что с вами сыграла добрую шутку заранее внесенная плата за квартиру в Москве?

- Это не шутка, это действительно так. Если бы я заплатил за один день, то, может быть, на другой день и уехал бы. Меня ведь сначала не взяли в Щукинское училище, и я пошел по другим вузам. И за эти три заранее оплаченные дня обрел уверенность. Потом поступил в Щуку.

- Говорят, педагоги очень боялись, что после училища вам не будет места в так называемом "белом" театре. Было такое?

- Было. Говорили, и я сам это чувствовал. Мой педагог спросил, что я собираюсь играть в русском театре (он не сказал - в белом). Я к этому был немножко готов и сказал: "Пушкина, Отелло". Ну, а когда эта проблема стала приобретать серьезные очертания, на кафедре открылись дебаты по поводу меня. У руководительницы курса Аллы Александровны Казанской, я думаю, в характере есть тоже что-то авантюристическое. Она решила попробовать, и для меня перестала существовать такая проблема, как белый театр.

- Меня всегда поражала ваша физическая форма. Говорят, в училище вы буквально растягивались в шпагате?

- Тогда глаза горели, очень хотелось все успеть, что дают, все получить. И действительно, мы надрывали себе связки, растягиваясь на занятиях по сцендвижению. Я почти сел на шпагат. А просто так что-то делать я себя заставить не могу. Только по необходимости. И моя профессия обеспечивает меня всякими необходимостями. Года четыре назад у меня был случай, когда я должен был сниматься в фильме, уже договаривался с режиссером, и вдруг он мне говорит: "Все хорошо, но ты какой-то субтильный". Мне не понравилось это слово, потому что мне всегда хотелось быть мужиком. Большим я никогда не был, но в школе занимался спортом: дзюдо, боксом, - и вдруг меня назвали субтильным! Три месяца не вылезал из спортзала. Результатов добился, и в кадре более-менее смотрелся.

- Вы еще к тому же упрямый человек, упертый?

- Я, ведь, Телец, как упрусь, бывало... (Смех) Главное, чтобы знать, куда упираться. Когда упирается без причин, это уже осёл, а не телец.

- Вот откуда ваш феноменальный "Квартет"! Не помню, чтобы кто-то еще играл 14 ролей в одном спектакле, прямо рекорд для книги Гинесса.

- В этом спектакле иначе нельзя. Раньше он был очень тяжелый физически. Но на той стадии, когда организм стал физически справляться, там произошло что-то необъяснимое. И вот сейчас кажется, что он стал гораздо легче, и мы сами испытываем от этого какой-то кайф. Он сейчас гораздо лучше воздействует на зрителей, чем раньше. Хотя внешне он практически никак не изменился.

- Кстати, об "упертости". Константин Аркадьевич Райкин, хоть по знаку Зодиака не Телец, а Рак, но тоже кажется очень упрямым. У вас не находит коса на камень в творческих взаимоотношениях?

- Нет, взаимоотношения у нас нормальные. Потому, что он режиссер, а я артист - иерархия очень понятная. Единственное, что я могу как актер - предложить что-то.

- А часто он бывает доволен вами? Хвалит иногда или нет?

- Нет, от него похвалы дождаться очень трудно. Да и меня нельзя хвалить много. Меня надо постоянно вздрючивать, заставлять работать, потому что сам по себе я достаточно ленивый. Я очень чутко реагирую на некий хлыст, и вряд ли заставил бы сам себя чего-нибудь делать. Нет, конечно, если похвалить, ничего плохого в этом нет. Но когда ты к этому относишься, как к чему-то само собой разумеющемуся, то в следующий раз, на следующем спектакле, на следующий день, ты получишь подзатыльник от судьбы. Она тебе все скажет, чтобы не зарывался.

- У вас так бывает?

- Все время. Хотя внешне все достаточно нормально, но в моих собственных разборках с самим собой порой кипят очень серьезные страсти.

- Каждый актер по-своему ненасытен до ролей. А вы?

- Да, ненасытен. У меня был период, когда мне звонили и предлагали много ролей. И к ужасу своему, я ни от чего не отказался. В течение суток мне приходилось быть на трех разных репетициях, в разных концах Москвы. Сейчас с ролями все нормально, но я всегда довольно "голоден", и сам никогда добровольно не откажусь.

- Последние ваши роли в Сатириконе - это закономерность, случай или везение?

- Наверное, это просто нормальный ход жизни. Если говорить о "Макбетте", то это большая удача в том смысле, что Бутусов доехал, наконец, до Москвы и попал именно в наш театр. Я думаю, что теперь он много чего здесь поставит хорошего. Хотя, наверное, это не столько удача, сколько заслуга нашего художественного руководителя, потому что он очень цепко отбирает все самое лучшее, и режиссеров в том числе. Ну а то, что Бутусов выбрал меня на главную роль в "Макбетте" - это подарок Судьбы.

- Недавно в "Сатириконе" в первый раз в жизни появилась русская классика - "Доходное место". Есть ли какая-то специфика работы над Островским в сравнении, скажем, с Мольером?

- Признаюсь вам в "неблаговидном деянии". Когда репетируешь Мольера, то иногда позволяешь себе переставлять слова, потому что это перевод. Перевести можно и так, и эдак, и я тоже в каком-то смысле перевожу. А в этом случае такое позволять себе нельзя, потому что это - Островский. Единственное, что мы позволили себе, - убрать какие-то архаизмы из речи, а в остальном оставили все в неприкосновенности. Другое отличие, наверное, в том, что это все же история про русских людей…

- Вы не ставили перед собой цель сделать из этого образа какой-то символ осуждения всего класса чиновников?

- Нет, нам не хотелось осуждать, да и вообще никаких оценок не делали. Хотели, чтобы возникали вопросы. У меня ощущение, что со сцены очень трудно давать ответы. Если удается хотя бы поставить вопрос, можно считать, что достиг чего-то.

- В этом же сезоне вы сыграли в антрепризе Отелло. В отличие от вышеназванных спектаклей, мне не хотелось бы говорить какие-то комплименты в адрес этого проекта…

- Я бы удивился, если бы прозвучали такие комплименты. Я считаю, что все - в процессе. Просто, может быть, премьера состоялась чуть раньше, чем должна была состояться.

- Справедливости ради надо сказать, что Отелло у вас получился очень своеобразный. Он, как сейчас говорит молодежь, "отвязный", пребывающий в каком-то, "вечном кайфе". У вас не было цели окунуть его в мир нынешний?

- Обычно Отелло - это такой огромный, достаточно грузный внутренне и внешне человек. Нам хотелось "облегчить" эту фигуру. Ну, была еще необходимость чисто техническая: надо было оправдывать, почему я его играю. Во мне ведь - метр шестьдесят восемь, и я оказался на полголовы ниже Дездемоны… Оправдывали это тем, что он - человек достаточно крупный изнутри. Что-то вроде Наполеона в начале своей блестящей карьеры. А такой человек видится внешне легким, мобильным в каких-то переключениях, в общении с людьми, очень маневренным психологически. Что уж там удалось, не знаю.

- Отелло, - человек, который мог страстно любить. Вам это качество импонирует?

- Конечно, импонирует. Я считаю, что это большой дар - искусство любить. Оно немногим дано, и я очень надеюсь, что оно дано мне. Я знаю, что есть люди, которым это не дано. И они просто проживают свою жизнь, так и не узнав, что это такое. А я очень надеюсь, что знаю, что это такое, и то, что я испытываю, это и есть то самое…

- Вы ревнивый?

- Да, очень.

- Значит, похожи на Отелло?

- Да, в этом смысле мне не надо было ничего играть. Это есть.

.- Вам не приходило в голову предложить себя в качестве ведущего где-нибудь на телевидении?

- Есть один проект телевизионный, в котором я уже был ведущим, мы его уже записали, но он сейчас "завис". Это телеигра. Я сначала думал: ну что особенного: вести игру на телевидении! Приходят люди, играют во что-то, глупость какая-то, казалось бы. А когда в это погружаешься, оказывается, там столько нюансов, что они составляют даже отдельную профессию, очень интересную, поэтому хочется в это влезть тоже.

- А в кино сейчас у вас что-то есть?

- Надо пустить корни и в эту сферу. Я пока нахожусь в стадии внедрения туда, пока изучаю его законы. Пока я снимаюсь в каких-то эпизодических ролях. Но это отдельная профессия, она имеет очень опосредованное отношение к нашей. Недавно впервые отказался от роли в кино, но уж совсем неинтересная была роль, какой-то сексуальный монстр…

- Вы когда-то сказали: "Я не зациклен ни на чем, в том числе и на театре". То есть, если в вашей жизни не будет театра, ничего особенного не произойдет?

- Не дай Бог! Я не знаю, что тогда буду делать. Нужно будет сесть и подумать, как тогда, когда менял кибернетику на театр. Я же не знал, чем я буду заниматься. Сел, включил свои аналитические мозги и вспомнил, что я могу еще этим заниматься. Но не думаю, что у меня есть запас каких-то других занятий. Если кончится театр вдруг, мне будет сложнее придумать себе что-то другое. Но есть такая теория, что не надо ни на чем зацикливаться, нужно от всего легко отказываться. Теория странная, но очень притягательная. Нет, я не умиротворен, иногда внутри тоска вселенская накатывает. А по жизни я человек спокойный.

- А как же необузданный африканский темперамент?

- Приходите в театр, там я вам покажу темперамент.

Беседовала Татьяна Ломме