Евгения Симонова: После Афони я ревела в коридорах Мосфильма

фото: Михаил Гутерман

На сцене Евгения Симонова продолжает поражать своей непредсказуемостью. Трагическая Сарра из чеховского "Иванова", мятущаяся Нора, коварная Лаура из "Отца" Стриндберга, а недавно - две блистательные роли в "Любовнике" Гарольда Пинтера в постановке Владимира Мирзоева и "Женитьбе" Н.В. Гоголя, которую поставил новый художественный руководитель театра им. В. Маяковского Сергей Арцибашев - перечень парадоксальных для актрисы ролей можно было бы продолжить. В общении народная артистка легка, иронична смешлива и интервьюер все время ловил себя на мысли, что время повернулось вспять и перед ним та юная девушка, что поражала своей искренностью и чистотой в первых своих знаменитых фильмах…

- В одном интервью вы назвали себя страшной фаталисткой. Этим ли объясняется то, что вы, несмотря на всяческие преграды, стали актрисой?

- "Страшная фаталистка" - это какой-то строгий, даже экстремистский приговор. Как большинство людей, я верю в некое предписание Судьбы. Другое дело - насколько ты способен в рамках заданного тебе русла противостоять тем обстоятельствам, которые тебе мешают и наоборот, - использовать преподнесенные Судьбой подарки. Мне очень везло в жизни, но я всегда знала, что нужно быть готовой к этому везению, чтобы суметь вовремя реализовать свой шанс.

- Но ведь поначалу на вашем пути к театру никаким везением и не пахло...

- Если сравнивать с другими, то все было не настолько драматично. Мои сверстники поступали в театральные вузы по несколько лет подряд, а у меня все решилось в течение одного года. Меня, правда, не взяли ни в ГИТИС, ни в школу-студию МХАТ. В последний момент я пришла в Щукинское училище, после первого тура попала фазу на третий и дальше пошла зеленая улица. Я даже толком и почувствовать не успела, что мне не везет, как Судьба меня вынесла на хорошую полосу.

- Ваши родители не имели прямого отношения к театру, но наверняка повлияли на выбор вашего жизненного пути, не так ли?

- Мама и отец, безусловно, наделены определенным актерским даром. Они не сделали на этом поприще карьеры, но артистичность им всегда была свойственна. Мама преподавала английский язык и ее уроки были похожи на маленькие моноспектакли. Кроме того, она обладала способностью очень хорошо, похоже и точно "показывать" актеров. Отец - крупный ученый-физиолог. Я очень любила бывать на его лекциях. Хотя не понимала, конечно, о чем идет речь. Эти лекции и особенно ответы на вопросы студентов в его исполнении были легки по форме и артистичны.

- Где-то я читал, что имела к театру непосредственное отношение ваша бабушка...

- Да, да! Бабушка была очень музыкальна, любила петь и делала это хорошо. В период ее молодости были модны любительские спектакли. Она в них участвовала. Но на сцену не выходила "из-за глухого голоса". Ей доверяли роль суфлера. Делала она эту нелегкую работу с большой любовью и самоотверженностью.

- Вернемся к вашей творческой биографии. Что особенно запомнилось о времени в "Щуке"?

- Мне выпало величайшее счастье попасть на курс к замечательному педагогу, актеру и замечательному человеку Юрию Васильевичу Катину-Ярцеву. Он отличался от других педагогов тем, что не обращал никакого внимания на внешнюю сторону жизни: всяческую шумиху и знаки признания. Его интересовала личность каждого студента, он даже провоцировал возникновение и развитие личности в каждом молодом человеке. Кто-то замечательно сказал, что самый великий талант в жизни - найти и открыть дарование в другом человеке. Юрий Васильевич, безусловно, обладал этим даром. Мы его обожали, и годы учебы у него стали счастливейшим временем.

Самые светлые воспоминания остались от совместной работы с Владимиром Георгиевичем Шлезингером. Он в то время был зав. кафедрой актерского мастерства. Не было большего счастья, чем репетиции со Шлезингером. Он был талантлив и светел, у него был моцар-товский дар.

Удивительным педагогом была Алла Владимировна Брискиндова. Она преподавала французский язык и манеры. Экзамены по французскому языку превращались в настоящие спектакли. С нашего курса началась традиция показов французских песен в Щукинском училище.

- Помогло ли вашей учебе в училище музыкальное образование, полученное в Гнесинке?

- Да, конечно. Я закончила семилетку в Гнесинке у выдающегося педагога Тамары Иосифовны Фрейнкиной. Девяносто процентов ее учеников становились впоследствии профессиональными музыкантами. Я занималась тоже достаточно профессионально, хотя, наверное, мало. Мне всегда казалось, что музыка - это не то единственное, чему я хотела бы посвятить жизнь. Но я бесконечно благодарна своему педагогу за то, что она пыталась развивать нас -своих учеников - гармонично. Я до сих пор дружу с ней и всегда ей благодарна.

А если говорить о профессиональной стороне, то ничто так не развивает, как музыка. Чувство ритма, умение собраться, концентрировать внимание - все это помогло мне в актерской профессии. Я уже не говорю о том, что во многих спектаклях я играла на рояле, а в других - пела с гитарой

- Кино вошло в вашу жизнь еще в ранней юности. Вы сразу стали относиться к нему, как к серьезному делу, или поначалу оно было для вас забавой, баловством?

- Я всегда очень любила кино и, как многие девочки, мечтала сниматься. Поэтому это было в высшей степени серьезно. Тем более , что первой пробой стал фильм "В бой идут одни старики" Леонида Федоровича Быкова. Роль была маленькая, но кино, в которое я попала, оказалось большим и настоящим. Время обычно оказывается безжалостным к таким видам искусства, как кино и театр. Но эта картина не стареет. Несмотря на то, что ей уже более четверти века. Может быть, причина в той необычной манере, в которой Быков снял ее: черно-белая, немножко под документальное кино, немножко в стиле ретро. Я очень счастлива, что моим крестным отцом в кино был такой человек, как Леонид Быков. Впоследствии мне долго казалось, что между актером и режиссером могут существовать только такие взаимоотношения, какие были у нас с Леонидом Федоровичем: любовь, взаимопомощь и вера друг в друга. Тогда мне не с чем было сравнивать. И только спустя некоторое время я поняла, что это большая редкость и мне был преподнесен потрясающий подарок Судьбы.

- Последующие роли в кино, если я не ошибаюсь, не вызвали у вас положительных эмоций. Где-то я прочитал, что после просмотра некоторых своих фильмов вы даже плакали в коридорах Мосфильма. Это правда?

- Да, так было, например, после просмотра "Афони". Я была в ужасе и разрыдалась. На экране я не увидела ничего, кроме толстого существа с круглым, ничего не выражающим лицом. Окружающие меня ободряли, хвалили, мне же казалось, что они просто жалеют меня. У меня вообще всегда было какое-то несовпадение представления о том, что должно было быть на экране, и тем, что я видела в действительности. Мой друг Гарри Черняховский на мои постоянные жалобы о том, "как я плохо играла", коротко осаживал меня: "Женя, ты все время думаешь, что ты Элеонора Дузе..." У меня, наверное, действительно всегда были завышенные критерии по отношению к себе, всегда казалось, что могла бы что-то сделать лучше. Может быть, именно поэтому театр я всегда любила больше, чем кино. В кино я почти никогда не получала удовольствия от процесса. Мне нравилось общаться с хорошими людьми, болтать в перерывах о том, о сем, пить чай. Помню, какая замечательная атмосфера сложилась на съемках "Обыкновенного чуда", как весело мы подшучивали друг над другом. Но творческий процесс я больше ценю в театре. Такой любви к репетициям (и иногда к спектаклям ) в кино у меня не было. Кроме того, в театре иногда возникает иллюзия, что ты играла неплохо. (Смех). Кино в этом смысле безжалостно. И только время мирило меня с тем, что делала: сейчас смотрю и думаю, что не так уж я была безобразна и бездарна. Я так завидую артистам, жившим в XIX веке! Им говорили, что они гении, и они испытывали такие блаженные чувства удовлетворения, когда адреналин поступает в кровь.

- У вас вообще всегда была какая-то заниженная самооценка. Когда-то вы даже сказали, что не любите свое лицо. Как у женщины мог повернуться язык сказать такое?!

- У меня просто очень развито чувство прекрасного. Я люблю красивые вещи, картины, лица... (Смех). (В этом месте интервьюер с трудом сдержался от комплимента и усилием воли заставил себя продолжать беседу).

- И все же на кино вам жаловаться грех. За десять лет вы, помнится, сыграли главные роли в тридцати фильмах. Большинству и за всю жизнь не удается столько сыграть.

- Действительно, мне грех жаловаться. Понимаю, что многие, наверное, более достойные люди не получили от Судьбы таких шансов. Я ни о чем не жалею и за все благодарна. И если бы мне сказали, что завтра все кончится, я бы восприняла это спокойно. Мне есть, что вспомнить.

Тем не менее, "роман" с кино сложился у меня достаточно драматично. Помню, в один год я сыграла серьезные роли в трех фильмах: "Рафферти", "Рассказ неизвестного человека" и " 26 дней из жизни Достоевского". Было мне тогда 25 лет, стаж в кино составлял уже 7 лет. Казалось, что это только один из жизненных этапов, и все еще впереди. Но получилось совсем не так. Именно этому раннему этапу я обязана и популярностью, и зрительской любовью. Роль в "Рассказе неизвестного человека" Витаутаса Жалакявичуса стала, пожалуй, самой значительной в кино. Потом у меня был естественный перерыв - рождение второй дочери. Последующие роли в кино, к сожалению, не заслуживают даже упоминания.

- "Подросток" относится к тому плодотворному периоду?

- Да, это все случилось до тридцати. А то десятилетие от тридцати до сорока, когда можно еще снимать лицо до того, как начнутся пластические операции, да и опыт кое-какой накоплен, у меня "вылетело". Отчасти по объективным причинам: это был период ломки нашего кинематографа, а отчасти потому, что я стала переходить в другую возрастную категорию. Если в театре мне удалось это сделать достаточно безболезненно, то в кино оказалось сложнее. Да и то, что предлагалось, выходило за рамки допустимого. К тому времени безумная жажда любой работы прошла, и я стала руководствоваться принципом: лучше ничего, чем плохо.

- Я недаром вспомнил "Подростка". В нем открылась какая-то иная грань вашего актерского существа. Была ли эта роль более привлекательной для вас, чем предыдущий "набор" лирических героинь?

- Да, безусловно. Несмотря на то, что в театре у меня всегда было много самых разнообразных ролей, в кино использовались уже опробованные пути и краски. Кино вообще не любит экспериментов и предпочитает ходить в основном проторенными дорожками. Я, правда, пробовала уйти от надоевших чистых и невинных девочек. Так было и в "Школьном вальсе", и в "Детях солнца". Но особой популярности эти роли мне не принесли.

- В "26 днях из жизни Достоевского" судьба свела вас с Анатолием Солоницыным. Так случилось, что этого грандиозного артиста сейчас вспоминают нечасто. Какие впечатления остались у вас от работы с ним?

- Это был актер изумительного, редкого дара. И необыкновенный человек. Общаться с ним и в жизни, и на съемочной площадке было одинаково радостно, легко и светло... На съемках "Достоевского" у нас сложились очень сложные обстоятельства, и если бы не Солоницын с его "невыносимой легкостью бытия" и потрясающим юмором, неизвестно, чем бы все закончилось. Он знал цену настоящим потерям и страданиям, умел отличать зерна от плевел, утихомиривал мой молодой экстремизм и учил не обращать внимания на мелочи. Он был чудным человеком. Он так жил и так умер, стараясь не причинить никому страданий.

- Что-то мы все о кино. Давайте поговорим о вашем втором доме - театре Маяковского, в котором вы служите более 25 лет. Неужели за это время вам не надоели одна и та же сцена, кулисы, лица?

- Мне приходилось играть на разных сценах. И я сделала вывод, что лучше театра Маяковского нет ни в Москве, ни на всем свете. Начинается все с.актерского подъезда, где сидят очаровательные женщины. Их преданность Театру беспредельна. Учитывая то, что все работают здесь практически бесплатно: от билетеров до артистов, объявленных "достоянием России". На эту зарплату не может прожить никто. Поэтому все люди, работающие в театре, - подвижники и фанатики. С этими людьми прожита жизнь. Есть люди, работающие здесь около 50 лет. Например, Наталия Ивановна Пузакова, которая переменила за эти годы множество специальностей. А актерская труппа - одна из лучших в Москве. Я уж не говорю о народных артистах. У нас очень сильное среднее и молодое поколение. Жалко, что у них нет того кино, которое было тогда, когда мы были молодыми. Многие из них, я уверена, стали бы настоящими звездами.

- Мне кажется, что за годы службы в театре вы сыграли не так много, как могли бы. Опять работал принцип: лучше ничего, чем плохо?

- Московские театры отличаются тем, что спектакли идут долго и за год выпускается максимум две премьеры. А у нас сейчас и того меньше. Поэтому по московским меркам я сыграла довольно много. И, честно говоря, выбирать мне не приходилось, потому что отбор драматургии в театре был всегда достаточно жестким. "Бульварщины" и "ширпотреба" здесь не брали. Это - тоже признак высокого уровня. Поэтому на драматургов мне везло: и на современников, и на классиков.

- Кстати, о классике. Свою работу в "Чайке" вы как-то назвали мучительной. Почему?

- Нина Заречная вообще считается одной из провальных ролей мирового классического репертуара. Я не была исключением . Судя по количеству отрицательных отзывов критики по поводу моей игры, это действительно был провал. Надо сказать, что Александр Вилькин поставил очень интересный спектакль и изумительно выстроил мою роль. Но мне было 23 года. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что Заречную должна играть молодая актриса. А с другой стороны, в пьесе есть четвертый акт, где Заречная - женщина, уже прожившая трудный отрезок жизни. И для того, чтобы ее сыграть, нужен был определенный сценический опыт, с которым невозможно родиться. Мне было очень трудно, и потребовались годы, чтобы освоить эту роль. Только через три года я и Игорь Костолевский, игравший Треплева, вдруг поняли: что-то получилось. Это был мучительный опыт. Но я благодарна Судьбе за него, потому что встретилась с такими ярчайшими актерскими личностями, как Татьяна Доронина, Татьяна Карпова, Борис Тенин, Игорь Охлупин, Карп Мукасян.

- Вы, наверное, одна из первых в своем театре, кто стал пробовать себя на стороне. Одной из таких ролей стала Сарра в "Иванове" в театре Станиславского. Стала ли она событием дня вас?

- Есть такое понятие - трудная роль. К таковым можно отнести Сарру. Но при этом репетировать ее было очень легко. Это был подарок. Такие роли - как русло реки, ты в него входишь, а дальше тебя просто несет по волнам. И это - счастье, просто физическое наслаждение. Но здесь многое зависит от режиссера, который все же определяет то направление, куда тебя должно вынести. Ставил спектакль Михаил Фейгин - режиссер с непростой творческой судьбой. Мне с ним было очень легко, я понимала его трудные задачи решались довольно просто. В этом спектакле была удивительная работа Михаила Филиппова. Его Иванов был не похож ни на кого другого. Филиппов - актер блестящий и многогранный и сейчас, слава Богу, очень востребованный. Он играл всегда много и плодотворно, но роль Иванова стоит все же особняком. Такого я в других его ролях не видела.

Конечно, эта роль и для меня стала событием. Помню, как я в первый раз пришла на репетицию к Фейгину и мы начали страшную трагическую финальную сцену. Он придумал мне очень интересное приспособление: альбом для записи всякой всячины, который был моден у девушек 19 века. И в том месте, где идет выяснение отношений у Сарры с Ивановым и она предъявляет ему мощный счет, я выдирала из альбома лист - как бы овеществленную часть моей жизни, связанную с Ивановым. И дальнейший монолог я произносила с этой скомканной в кулаке жизнью. Это было придумано режиссером так мощно и так "изнутри", что у меня даже сейчас при воспоминаниях наворачиваются слезы.

Играть ее мне было очень легко. Хотя у нас с Михаилом Филипповым стали возникать сомнения: на каком-то этапе на спектакль перестали ходить и иногда приходилось играть при полупустом зале. Мы говорили себе, дескать, надо заканчивать и иметь гордость. Но все же откладывали до следующего раза. Потому что получали от спектакля какой-то мощный заряд.

- Вы и сейчас много и плодотворно работаете на стороне. Что особенно согревает вашу актерскую душу?

- У себя в театре сыграла Нору и совсем недавно Агафью Тихоновну в "Женитьбе". В театре у Табакова вышел "Отец" Стриндберга. Между этими работами была явная связь, хотя бы потому, что оба автора - скандинавы, и Стриндберг, находясь под большим влиянием Ибсена, как бы развивал его творчество. Моя героиня - страшная женщина. Я... хорошо играю. Правда. Самой нравится. От этой роли сейчас получаю самое большое удовольствие. Думала, что я добрая и хорошая, а оказалось, что и это мне не чуждо. Откуда что берется!? (Смех)

Кроме того, играю в спектакле "Сильвия" режиссера Петра Штейна в "Свободной антрепризе" Юрия Малакянца. Пьеса легкая, светлая и приятная, по сути своей - притча. Главное действующее лицо там - собачка, которую прекрасно играет Чулпан Хаматова. героя играет мой давний добрый друг и партнер Георгий Тараторкин.

А вообще я против этих разговоров о халтурности антреприз. Халтурить можно везде: и в стационарном театре тоже. Антреприза для меня - это возможность сыграть что-то новое.

- Вы всегда говорили, что надо вырываться из амплуа и с удовольствием бросались в крайности. О двух ваших актерских "крайностях" хотелось бы узнать подробнее. Первая - "Анна Каренина" в агентстве БОГИС. Этот моноспектакль, мне думается, символичен для вас по двум причинам. Во-первых, с детской мечты о роли "Анны Карениной" началась ваша актерская биография. Во-вторых, его поставил ваш муж Андрей Эшпай.

- С Андреем мы познакомились давно, на "Мосфильме" он снимал свою дебютную ленту - короткометражный фильм "Когда играли Баха". Картина очень нежная, грустная и тоже -нестареющая. Мне сразу стало с ним очень интересно чисто профессионально. (Кроме того, что я влюбилась в него). Судьба сложилась так, что соединились мы только через два года после этого. Однако совместной работы, о которой я все время мечтала, у нас не случалось. К его новой идее я отнеслась настороженно. Это был чистый эксперимент, как без страховки под куполом цирка. Во-первых, самый известный русский роман в мире. Во-вторых, самый известный женский образ, даже нечто большее, чем литературный образ. Сделать из этого романа некую "выжимку", монолог, исповедь героини представлялось мне большим риском. Когда узнала, что он хочет, чтобы сыграла это я, мне эта затея стала казаться и вовсе невозможной.

Анна была для меня чужой, непонятной и далекой, хотя интерес к ней я испытывала всегда. Но начали репетировать, и она стала мне все более близкой, а в какой-то момент и дорогой. А самое главное - понятной. Хотя, конечно, до конца это постичь невозможно и для многих поколений роман будет неким загадочным источником. Моя работа стала только попыткой прикосновения к нему.

- Были ли какие-то профессиональные проблемы в освоении этого нелегкого жанра - моноспектакля?

- Да, "моносуществование" - это страшная вещь. Это можно сравнить с одиночеством в лодке в бушующем океане. Только после этого я поняла, какое же это счастье - коллективное творчество на сцене, чувство локтя партнера. Но я с детства любила эксперименты над собой. Даже испытывала в этом некоторую потребность. Помню, когда занималась верховой ездой, то дико боялась войти в денник, когда лошадь стояла спиной, а мне надо было повернуть ее, надеть уздечку. Но все же усилием воли заставляла себя сделать это. Такая закалка помогла в будущем и, наверное, в работе над "Анной Карениной" тоже. Я очень счастлива, что это случилось в моей жизни. Я очень благодарна Галине Борисовне Боголюбовой, что она согласилась на эту авантюру. В этой работе сложился потрясающий творческий триумвират: режиссера - генератора всех идей - Андрея Эшпая, художника Сергея Якунина и Михаила Лавровского, который был постановщиком пластики. Это, конечно, громко сказано, потому что Лавровский - бог! И когда я узнала, что он будет работать в спектакле, просто ужаснулась. Думала, боже мой, как я со своим жутким, несовершенным телом буду выглядеть перед Лавровским, которому достаточно сделать жест рукой и можно падать в обморок. Но союз этих трех блестящих мужей был бы неполным без автора музыки к этому спектаклю - прекрасного композитора Андрея Леденева. Его музыка украшает и возвышает все происходящее на сцене.

- Вы всегда казались мне одной из самых пластичных актрис. Видел не один раз вашу Нору. В этой роли вы блестяще владеете пластикой. Наверное, она давалась вам тоже нелегко?

- Да, это тоже из разряда трудных ролей. Работать было и сложно, и очень приятно. С замечательным режиссером Леонидом Ефимовичем Хейфецем работалось на удивление легко. Он все время говорил: "Это ужасно, что у нас все так легко складывается. Этого не должно быть! У нас ничего не получится, будет полный провал. Нельзя получать друг от друга столько удовольствия!" У него вообще есть замечательная манера: он всегда хвалит. И делает вид, что пребывает в безумном восторге от репетиции. И действительно начинает казаться, что ты все можешь. И хочется прыгать и порхать. Хейфец оказался эдаким "психотэрапэвтом". (Смех).

- Не кажется ли вам странным, что в наши дни, когда по сцене бегают обнаженные натуры и ползают какие-то чудовищные механизмы, этот спектакль вызывает восторг публики?

- Да, зал набивается битком и зрители кричат "браво" почти как в балете. И это приятно, потому что спектакль абсолютно лишен внешних выразительных средств. Таким был сознательный ход режиссера и художника-постановщика Юрия Устинова. Шесть актеров под руководством режиссера справляются с труднейшей пьесой, поначалу казавшейся устаревшей, три часа держат в напряжении зрительный зал только своими вспомогательными средствами: головой, глазами, руками и коленками. Недавно кто-то из критиков сказал, что психологический театр должен умереть, что "клиповое сознание" вытесняет его. Это ерунда! Я знаю своих детей, они тоже смотрят всякие клипы и МТУ. Но если приходят на хороший спектакль, то рыдают и в зале, и потом дома. И не смотрят в этот вечер клипы, потому что у них внутри что-то переворачивается. Очень радостно, что на "Нору" ходит молодежь. Одна моя знакомая недавно пришла с тремя девочками. Лица у них после спектакля были серьезными и вдумчивыми. А одна из них была поражена тем, что эта пьеса -конца XIX века.

- Кто-то сказал мне после "Кукольного дома": "Теперь я вижу, что Симонова может сыграть леди "Макбет". Не кажется ли вам это парадоксальным?

- Нет, пожалуй. Меня ведь и критики поначалу ругали за то, что Нора у меня получилась более жесткая, чем это принято. Наверное, поначалу мы с Хейфецом "перегнули палку". Потом он сам просил меня смягчиться. Вроде, стараюсь. Но, наверное, годы сказываются. Накапливается определенный строгий счет по отношению к мужчинам. И неведомая сила сама несет. (Смех).

- Не могу не спросить о вашей работе в кино, где вы опять встретились с Андреем Эшпаем. Что это за фильм?

- История создания этого фильма любопытна. В основе его - повесть, написанная моим братом Юрием Вяземским лет двадцать тому назад. Повесть замечательная с очень красивым названием "Цветущий холм среди пустого поля". Написана она в форме монолога женщины, рассказывающей свою жизнь некоему мужчине, не появляющемуся в кадре. Действие происходит в ресторане. История о том, как уходит любовь и каким странным образом героиня пытается ее удержать, проводя над собой некий эксперимент. Написана повесть "потоком сознания", она очень женская с поразительным знанием женской природы.

После того, как я ее прочитала, мне сразу захотелось это сыграть. Были мысли о моноспектакле или его телеварианте. Но Андрей решил поставить отчаянный эксперимент и сделать кино. (Он вообще любит эксперименты, наверное, это - семейное). Мне поначалу казалось, что затея обречена. Если в театре жанр моноспектакля достаточно проверен, то в нашем кино мы даже не вспомнили ни одного примера такого рода. Андрей стоял на своем. Я выучила пятидесятиминутный очень непростой текст. Потом режиссер решил, что необходим еще вариант на английском языке. Я и его выучила. Это было ужасно тяжело, но, как все, что бывает с Эшпаем, очень интересно. Говорю не как жена, а как зритель.

У нас был замечательный талантливый оператор Максим Трапо. Он и его камера были моими "партнерами". Моя младшая дочь Мария Эшпай сыграла героиню в детстве.

Вопросы задавал Павел Подкладов