- Вас часто называют маргинальным режиссером, имея в виду то, что вы в творчестве всегда были как бы на обочине официального театрального процесса, выбирались "своей колеей". Как она формировалась, что, прежде всего, повлияло на вас, как режиссера?
- Трудно сказать, это ведь не рациональный процесс... Я учился в Щукинском училище, мне там нравились, увлекался Мейерхольдом и Вахтанговым…На формирование режиссера влияет многое: встречи с людьми, педагоги. Мне повезло, потому, что моим педагогом была Марьяна Рубеновна Тер- Захарова, замечательная женщина и прекрасный педагог. У нас преподавал Леонид Викторович Варпаховский - прямой ученик Мейерхольда. О Мастере мы практически впервые услышали от него. Повлияли книги, фильмы, спектакли. В 1964 году, например, я попал на спектакль к Юрию Петровичу Любимову, и это меня просто обожгло. Во время антракта я вышел на улицу, ходил вокруг театра, курил, меня бил озноб, так меня это ошеломило. Позже в Польше я увидел спектакль Ежи Гротовского и тоже обалдел. Это была другая атмосфера, другой способ существования актера на сцене. Кстати, недавно отмечали его 70-летие. Это - великая фигура, которую сегодня можно спокойно поставить в ряд со Станиславским, Мейерхольдом, Арто, Брехтом. Так что влияний было много… А к традиционному, классическому театру я всегда относился с вниманием, но он меня никогда не интересовал.
- Сразу после училища вы стали одним из самых заметных молодых режиссеров в Москве. Это было везение?
- По окончании училища, я был приглашен сразу в пять московских театров. Так получилось, что дефицит молодых режиссеров, который мы и сегодня наблюдаем, видимо, чувствовался и тогда. Конечно, это везение, что на меня обратили внимание. Мой дипломный спектакль "Нос" Гоголя и "Пышка" Мопассана, где играли ныне покойный Юра Богатырев и Костя Райкин, театральная Москва заметила. Из всех пяти театров я выбрал "Современник". На "Таганку" не пошел, потому что интуитивно чувствовал мощь Любимова и боялся там застрять в ассистентах. А в "Современнике" в этом смысле оказалось легче: Волчек и Табаков сразу дали работу - постановку "Валентина и Валентины" Михаила Рощина - спектакль, который принес мне успех. И дальше я делал то, что хотел. Всегда! Мне даже давали право на ошибку. Это для молодого режиссера огромное дело. Сейчас, к сожалению, молодые этого не имеют.
- Недавно я с удивлением прочитал, что ваша работа в "Современнике" была похожа на укротителя хищников, которые сидели на тумбах и рычали на вас? Это была не шутка?
- Так было в первое время. Это нормально. Потому что я был молодым режиссером и только пришел после школы. А в "Валентине и Валентине" у меня были заняты лучшие актеры этой труппы: Гафт, Покровская, Лаврова, Катя Васильева, Никулин, Дорошина, - все "первачи"! Плюс к ним Костя Райкин и Ира Акулова, которые тоже только что вместе со мной окончили "школу". Конечно, я ничего не знал, ничего не умел. Галина Борисовна Волчек меня "прикрывала" и не давала "сожрать". Это был экзамен - они сидели и смотрели: что ты можешь, мальчик, нам сказать про жизнь?! Тут нужна была воля, без воли в этой профессии делать нечего. Поэтому я брал себя в руки. Ты всегда должен быть уверен, потому что за тобой пристально следят. И даже если ты чего-то не знаешь, то актерам этого показывать не должен. Хотя идеально (и в моей практике такое было, правда, гораздо позже), было бы откровенно говорить об этом актерам. И они тоже должны это делать. Но до этого надо дойти. До этого надо стать партнерами, единомышленниками. Это уже идеальная ситуация, когда мы творим вместе, и тогда не стыдно признаться в ошибке. Но это бывает крайне редко. При дебюте это было невозможно. Вот что я имел в виду, когда говорил об укротителе и тиграх.
- Вы работали на большой сцене с большими актерами, но вас почему-то тянуло на 5-ый этаж в репетиционный зал, и вы там копались, экспериментировали вместе со своими единомышленниками.
- Мы открыли тогда этот репетиционный зал, потому что нам хотелось лабораторной работы. Хотелось чего-то другого, чем привычный "Современник", хотелось раздвигать эти рамки. Конечно, повлияла встреча с Гротовским. Поэтому необходима была камерная обстановка. Это сейчас малых сцен полно, а тогда в 70-ых годах они только начали оживать после долгого периода. Мы знаем, что в 20-ых годах происходил всплеск малых сцен, были знаменитые студии Станиславского, Вахтангова, Мансуровская студия. Потом был "уверенный" период советского театра, когда малые сцены так широко не практиковались. И вот в 70-ые годы они стали возрождаться. И мы в этом участвовали. Днем репетировали на большой сцене, а по вечерам и даже ночью собирались там и что-то выдумывали, закрывшись, как монахи в кельях. Там была обстановка, когда ничего не было стыдно. Этому настроению очень подходил Достоевский. Это был исповедальный автор, когда можно многое вынуть из себя, показать свой внутренний мир. И тогда мы впервые поставили на сцене "Записки из подполья". Я думаю, что из тех 70 спектаклей, что я поставил за свою жизнь, есть всего пять, которые можно оценивать "по большому счету". И среди них - "Записки". Мы тогда шагнули в другой театр. Кстати, Гротовский приезжал в 1976 году, смотрел этот спектакль и принял его. Помню, как он нас искренне поздравлял и был поражен, что, оказывается, возможно сделать такую работу! А сам коллектив "Современника" относился к этому снисходительно: молодые люди что-то там на пятом этаже на полу пробуют, все это шутки, что-то несерьезное. Тогда в театре был свой термин: наш метод, наш язык, а это - не наш, это - не "Современник". Это первый сигнал старения театра.
- Тогда вы познакомились и подружились с молодыми актерами. Считаете ли их своими сподвижниками до сих пор?
- Двадцать лет назад они являлись таковыми. Хотя я и до сих пор считаю "своими" артистами и Райкина, и Леонтьева, и Сазонтьева. Но время идет, я меняюсь, они меняются. Поэтому сказать, что как тогда в молодости мы дышим "в одну ноздрю", было бы неправильно.
- А вы по жизни человек командный или все же "одинокий волк"?
- Наверное, одинокий волк. В "Современнике" была своя группа артистов, в Ермоловой другая. Но есть и такие, с кем мы вместе двигаемся по жизни: Леонтьев, Райкин, Евгений Миронов. Я могу сказать, что на сегодня Миронов - наиболее близкий мне актер. С Костей Райкиным, которого я очень уважаю и люблю, у нас часто разнятся взгляды на сегодняшний театр. Но когда мы начинаем репетировать, все непонимание уходит, мы начинаем репетировать так доверчиво и с таким взаимопониманием, как будто мы только что разошлись. А потом начинается жизнь. У него теперь модный театр, не близкий мне абсолютно. Я не люблю такого, хотя понимаю: собирать аншлаг в 1000 мест - это здорово. Но когда я с ним сталкиваюсь как с артистом, у нас с ним нет расхождений во взглядах.
Вопросы задавал Павел Подкладов
Полный текст интервью с Валерием Фокиным читайте ЗДЕСЬ
Выступление Байдена было прервано протестующими пацифистами
Они обвинили его в крови на руках.
Шольц сообщил о переговорах между странами по поводу мира на Украине
Разговоры ведутся на уровне советников по безопасности.
Экспорт овощей из России вырос почти в два раза
Импорт, в противоположность этому, сократился.
В России прогнозируют резкое подорожание бытовой техники
На это может повлиять снижение планки беспошлинных онлайн-покупок.